По прочтении прошу откликнуться в гостевой книге.
Джон Кэмпбелл Фрэзер: "Беркли".
ПЕРИОД
1 — 1685-1720.ГЛАВА I
МОЛОДОСТЬ В ИРЛАНДИИ.
К завершению господства Чарльза Второго некий Вильям Беркли и его жена, согласно вероятной традиции, заняли дом на территории
, прилежащей к древнему замку Дайсерт в той части графства Килкенни, который омывается водами Нора. В этом скромном местечке их философски настроенный сын Джордж, старший из шести сыновей, родился 12-ого марта 1685. Относительно этого Вильяма Беркли известно немного, за исключением того, что он был ирландцем по рождению и англичанином по происхождению. Известно, что его отец (или дедушка) эмигрировал из Англии в Ирландию в начале правления Чарльза II, в свите его родственника первого лорда Беркли Страттонского. Жена Вильяма Беркли была, вероятно, ирландка; но относительно неё даже столь немногое, как это, нельзя утверждать с определённостью.Таким образом
, не зная о семействе, на основании известных фактов, невозможно отнести уникальное умственное предрасположение старшего сына или к наследственности, или к домашнему образованию. Родители не оставили никаких свидетельств. Нам теперь не хватает света, чтобы заглянуть в жизнь этого ирландского семейства, поскольку всё происходило более двух столетий назад в столь изолированном регионе. Из случайных проблесков воспоминаний пяти более молодых братьев, из их со своих жизненных позиций, мы можем заключить, что они не были способны интеллектуально симпатизировать к единственному в семействе, кто явил религиозного и философского гения. Немногое в молодости старшего брата может продвинуть к объяснению его уникальной индивидуальности, должно обнаружиться где-либо, кроме как в известных фактах жизни семейства и его предшественников.Разрушенный замок
Дайсерт, с остатками прилежащего сельского дома, всё ещё можно видеть на травянистом лугу на берегах Нора, приблизительно в двенадцати милях ниже по течению города Килкенни. Для обитателей окрестности в пределах их взгляда представлялись сценой, хорошо приспособленной для того, чтобы вдохновить романтичного мальчика с симпатией к природе и естественной религии. Молодой идеалист, если он был неразборчив к своему семейству, имел комнату для размышлений в одиночестве, в течение завершающих лет семнадцатого столетия, в справедливом прощании, через которое Нора течёт из прошлого в будущее, среди зелени Вудстока, к его слиянию с Барроу у Нью Росс. "Я был подозрителен в восемь лет", - он говорил о себе впоследствии: "и по характеру предрасположен для восприятия новых доктрин." Воображение вдумчивого мальчика, кроме того, возможно, было разбужено не только, видом окружающей природой, но также и современными творениями его соотечественников. "Война в Ирландии" шла, в то время, когда ему было от 4-х до 6- лет. Он был приблизительно шести лет, когда произошла битва под Бойном, и был, мы можем представлять себе, в Дайсерте, когда король Джеймс быстро отступил вниз по Нору к Ватерфорду, и Вильяма Оранжского развлекали в древнем замке Батлеров в Килкенни.Несколькими годами позже мы находим следы Джорджа Беркли в Килкеннской школе. Реестр делает запись его появления там в день в раннего лета 1696 года, когда ему было одиннадцать лет. Он был помещен сразу во второй классе. Этот факт, кажется, подразумевает, что он был необычно рано развит, поскольку школьный отчет, едва ли, содержит другой случай подобного успевания. В этой известной школе он провел приблизительно четыре года.
Килкенни, знаменитый его учёными преподавателями и известный учениками, назвался "Итоном Ирландии." Свифт, как Беркли, добавил ему известности. Одним из однокашников Беркли был Томас Приор, впоследствии известный как ирландский филантроп, ставший его другом и постоянный корреспондентом в течение половины столетия. Существует неосновательное поверье, что в тех школьные дни молодой Беркли услаждал своё воображение "воздушные романтическими видениями" и так ослаблял естественное ощущение различия между между иллюзией и действительностью. Миф, вероятно, имел происхождение из популярного неверного истолкования его философии. Мы же имеем свидетельства, что его глаз был тогда открыт для феноменов природы, и что он старательно наблюдал те диковины в видимом мире, которые были в пределах его досягаемости. Деревня Килкени, как Дайсерт, вызывала чувство красоты. Город был сравним с Варвиком, и Виндзором, и Оксфордом. Тот, кто посещает его, не сможет скоро забыть обаяния Нора, как он виден вверх или вниз по течению в осенний день со школьного луга; или пестрота зданий, новых и старых, замка, собора, и круглой башни, так счастливо сгруппированный на высоком основании(земле), со свободным и небрежным изяществом характерным всей округе.Именно из этой чистой ирландской долины, отдаленной от людских путей неожиданно появился Джордж Беркли, смутно заметный сначала, на том острове
, который только начинал принимать участие в интеллектуальной и литературной работе, продолжающейся в мире. Через несколько лет больше он стал одним из мастеров английской литературы, и оказался ещё до достижения зрелых лет, обладателем наиболее значительного философского таланта в Европе тех лет.В марте 1700 Беркли, пятнадцати лет от роду, покинул Килкенни и живописную область Нора и уехал в Дублин в Колледж Троицы. Дублин был его домом в течение следующих двадцати лет. О его интеллектуальной жизни в течение некоторого времени после его зачисления в университет нет пока никаких свидетельств. Но теперь мы способны проследить работу его ума в переломный момент его развития. Обнаруженная недавно “Книга Банальности” показывает его нам в Колледже Троицы на двадцатом году жизни ликующим
, в порывистом энтузиазме горячего воображения, погружённого в новые и революционные мысли относительно истинного значения действительности, который все мы, более или менее разумно, относим к тому миру, который представлен нашим чувствам. Этой новой мыслью он, так или иначе, был вдохновлён. Глубоко убеждённый в её практической ценности для человечества, он стремился предать огласке. Нужно было быстро разделаться, он был уверен, - со всей предполагаемой "силой" в мёртвой не сознающей Материи; и что её обнародование освободило бы от кажущихся противоречий, иначе необъяснимых, которыми по большей части поддерживался скептицизм относительно человеческих жизни и судьбы. Это решало для него проблемы естествознания и религии в новой философии, которая показала бы, что и наука, и религия по существу разумны. Заключения, которые породило это потрясающее вдохновение, не могли долго оставаться в тайне. Ещё за десять лет до окончания Колледжа Троицы, они начали воплощаться в книги. Открытая дискуссия, защита, и применение его преобразующих Принципов в отношении реального значения вещей, которые мы видим и ощущаем, были направлены им на мир, с тонкой и изобретательной защитой, последовательно в трех небольших изданиях.Влияния, которые направило молодого человека из Килкени, который был "подозрителен в восемь лет"
, таким образом, порывисто и постоянно к метафизике Вещества, и его роли в универсальной системе, достойны исследования. О некоторых из них, во всяком случае, можно догадываться.Когда вспоминают общественное положение Дублина и его Колледжа в начале восемнадцатого столетия, обнаруживают работу новых и интеллектуальных сил. Главой Колледжа был доктор Питер Броун, уже известный как литературный антагонист деистического мыслителя Толанда
. Книга: ‘Христианство не мистично’, - последнего приблизительно в это время возбудила брожение в Дублине, что оказало, вероятно, влияние на молодого Беркли. Как оппонент в метафизическом богословии, имя Брауна стало впоследствии более широко известным. Намного позднее, будучи епископом Корка, он энергично критиковал философию Локка, и природу и пределы теологического знания. Интересующиеся такими вопросами могут обратиться к двум его почти забытым работам, о 'Процедуре и Пределах Человеческого Понимания ' (1739), и о 'Вещи Божественные и Сверхествественные понятые по аналогии с вещами естественными и человеческими' (1732). Главный представитель Ирландской Церкви в Дублине в начале восемнадцатого столетия был не менее выдающимся мыслителем, чем ректор Колледжа Троицы. Архиепископ Дублина в течение лет, в когда Браун был ректором, являлся Уильям Кинг, все ещё почитаемый как философский богослов. Предположения Архиепископа относительно обязательно метафорической природы знания человека о Боге были в гармонии с теми, которые впоследствии опубликовал епископ Браун. Он известен как автор трактата на 'Происхождение Зла', который оппонировал перьям Бейля и Лейбница.Но более сильное интеллектуальное влияние
, нежели Браун или Кинг действовало в Колледже Троицы. 'Эссе относительно человеческого понимания' Локка, изданное в 1690 году, было уже известно, и вышло в четвёртом издании, когда Беркли прибыл в Дублин в 1700 году. 'Эссе' было включено в курс изучения, что с тех пор стало характерная особенность философских занятий здесь. Это раннее и сочувственное признание Локка в Дублине состоялось благодаря Вильяму Мулине, человеку, которого нужно помнить за его собственном заслуги и как друга и философского корреспондента Локка в течение последних лет жизни этого английского философа. Мулине был Дублинским адвокатом и членом Ирландского Парламента, тяготеющим к новым экспериментальным методам исследования, и, прежде всего, любознательным и восхищённым учеником Локка. Знаменитое 'Эссе' привлекло его при первом появлении, и 1992 году последовала восторженный хвалебный отклик: " Dioptica Nova ", - Мулине. Хвалебный отзыв привёл к той переписке Мулине с автором 'Эссе', которая бросает интересный свет на период тех нескольких лет жизни отшельника Локка в Оутсе графства Эссексе, где Мулине посетил его за месяц до его собственной внезапной смерти.Но помимо Локка, тогда имелись и другие сильные философские влияния. Картезианство, с его решительным исследованием всех человеческих вер, и его расположением к одухотворению сил вещества, воздействовало на атмосферу европейской мысли
. Декарт был знакомым классиком в Дублине, Мальбранш также был известен. Гоббс и Гассенди, представители противоположной тенденции, помогли ближе познакомить интересующихся людей с материалистическими концепциями мира, восстановить в современных формах атомизм Демокрита и этику Эпикура. Активно исследовались законы и качеств вещей, воспринимаемых зрением и прикосновением, также как принципы и факты мира ума. Королевское Общество, также, существовало уже в течение сорока лет, и уже распространило свой дух вплоть до Ирландской столицы. Ньютон издал его 'Principia' несколькими годами прежде, чем Локк опубликовал его 'Эссе', и метод fluxions конкурировал с исчислением Лейбница среди математиков Дублина.Так случилось, что, когда Беркли начал его курс новичка в Дублине, он вступил в атмосферу, заряженную силами реакции против традиций и устной логики школ, как в физике
, как и в метафизике. Но прежде всего, новые методы исследования, рекомендуемого Бэконом и Декартом обрели форму в анализе человеческого знания, европейским представителем которого был Локк.Таков был Дублин, когда Беркли начал там учиться. Сама юность, непосредственно из его родной долины на Нора, он был сначала тайной для обычных новичков. Некоторый считали его самым большим гением
, а другие - самым большим недотёпой в Тринити-Колледже. Те, кто смотрели на него на поверхности, видели в нём глупого мечтателя: его друзья думали о нём как о чуде интеллектуальной тонкости и совершенства сердца. Умеренный и бесхитростный юноша, неопытный в людских привычках, он был также полон юмористической и даже эксцентричной любознательности. Гонтерини, "хороший дядя" Оливера Голдсмита, и одного из друзей Беркли по колледжу, сообщает относительно него такую историю. Они ушли вместе, чтобы видеть казнь, и молодой Беркли возвратился охваченный любопытством к тем ощущениям, которые сопровождают процесс физической смерти. Было согласовано, что он должен провести эксперимент на себе, а его друг, освободит его прежде, чем сообщение о происходящем станет для испытуемого невозможным. Он был,соответственно, своевременно избавлен от петли. Он мог бы умереть всерьёз, поскольку, когда он был освобожден, он без чувств упал на пол. Но когда он очнулся, его первые слова были: "Благословляет мое сердце, Гонтерини, Вы смяли мой воротничок!" Имелся уже горячий пыл в умственном анализе, и храброе безразличие к жизни на службе знанию.Несмотря на окружавшее его непонимание, согласно сообщению, он стойко следовал своему курсу, полный простодушия и энтузиазма. Мы имеем некоторые свидетельства более серьёзных занятий. Рано в 1705 он помог формировать общество исследования линии
, проводимой "Новой Философии" Бойля и Ньютона в физике, и Локка в метафизике. Очевидно, что 'Эссе' Локка было видным предметом дебатов и критики на этих встречах. Содействие обществам, литературным и философским, было работой, которую Беркли, казалось, любил всю жизнь, и это, Дублинское объединение было первым из тех нескольких, с которым он был связан.Книги колледжа фиксируют обычные шаги академических успехов. В 1702 Беркли был избран Ученым; в 1704 он получил степень бакалавра Искусств. Он стал доктором в 1707, и в том же самом году был допущен к товариществу. После 1707 года он был наставником колледжа, и Сэмюэль Мулине, сын друга Локка, был одним из его учеников. Его обязанность в колледже должны были быть значительны, поскольку он был наставником, Греческим лектором, и младшим деканом. Включая платы, кажется, что его доход едва достигал пятидесяти фунтов в год; но это по нынешнему стандарту, означает
, по крайней мере, втрое большую сумму. Однако, поскольку ресурсы его семейства были умеренны, мы не должны предположить, что в молодости ему жилось легко.Действительно ли Беркли был предназначен его семейством для клерикальной жизни, и был послан в Дублин с таким намерением, - это нигде не проявилось. Во всяком случае
, он скоро стал служить. Его рукоположили в дьякона в 1709 в старой часовне Колледжа.В течение более
, чем двадцати лет после рукоположения случайная служба или проповедь подводит итог его работе в этом отделе. В то время, как он был пылок лоялен в продвижении духовного образования человека, для которого Церковь явно существует, его едва ли можно называть церковным в фанатическом смысле, или он обладал жертвенной любовью к правде — это его самое раннее и самое последнее стремление — к духу сектантской полемики.Это - существенный факт в жизни Беркли, что свободомыслящий Толанд, с его книгой ‘Христианство не Мистично
’ был объектом нападения, проводимого духовенством, сановниками колледжа, и членами Ирландского Парламента, с более, чем ирландским, усердием. Это было начало деистических споров, которые были известны в первой части восемнадцатого столетия, в которых Беркли впоследствии принял участие, и к которым его внимание, возможно, было привлечено так рано. Но Толанд, возможно, также усилил его антиматериалистический пыл. "Когда Беркли был ещё новичком, Толанд спорил, что материя вечна, и что движение является её существенным свойством, — это два принципа, против которых последующая жизнь Беркли была аргументированным протестом, и которые позже, в его ‘Pantheisticon’ Толанд развернул в пантеизм, мало чем отличающийся от характерным взглядам Спинозы.Беркли закончил недавнюю жизнь новичка, когда он стал скромным способом автором. Его самый ранний энтузиазм в колледже был математическим, направленным его наставником, преподобным Джоном Халлом, кто первый подвигал его, как он сообщает, к "восхитительному изучению математики. "Два математических трактата на латини, озаглавленные ‘
Arithmetica’ и ‘ Miscellanea Mathematica, ’ написанные им тремя годами раньше, были изданы анонимно в 1707 году. Даже в абстрактной науке появляется его нетерпеливый характер.Эти творения мало помогают нам в оценке его как математика и читателя книг, когда ему было едва двадцать лет. Их намеки на Бэкона, Декарта, Мальбранша, Локка, и 'Философские Труды, ' показывают склонности его раннего чтения. Один из этих научных трактатов посвящён молодому Сэмюэлю Мулине.
Но куда более полное и замечательное приоткрытие мысли Беркли в 1705 году и трёх последовавших лет
, чем может быть найдено или в анекдотах, или в правилах философских обществ, хранятся для нас в его "Книге банальности" тех лет, заряженной потрясающим вдохновением. 1На её страницах он выражает, также, как только они возникают, быстро формирующиеся мысли относительно истинного значения воспринимаемых чувственно вещей и окружающего пространства. Она должно цениться среди наиболее драгоценных отчётов о исходной начальной борьбе мыслей тонкого философского гения. Это позволяет нам наблюдать Беркли, когда он пробуждался к интеллектуальной жизни в компании с Гоббсом, и Ньютоном, и Локком, Декартом и Мальбраншем. Мы видим его учащимся переводить в разумное нашу веру относительно нас непосредственно, и материального мира, и Бога, при помощи более глубокой концепции значения слова "реальный". У нас есть только, утверждал он, неизменно смотреть на окружающий мир в свете этого Нового Принципа. Искусственно вызванные недоумения философов тогда исчезнут, вместе с их претенциозными абстракциями, которые, окажутся пустыми словами. Через эти отдельные записи его мыслей, новых и серьёзных, написанных столь быстро, как скоро они возникли, мы находим всюду ум, работающий над осознанием новых преобразующих мира Принципов, которые вызывают последовательные вспышки 'умозрительного и морального энтузиазма. Его обжигала та мысль, вследствие которой вещи оказывались отличными от того, что полагали о них философы, и также от того, что обычные люди безосновательно считают само собой разумеющимся. Интеллектуальное преобразование неизбежно, он предвидел, оскорбляет. Люди любят думать относительно вещей так, как они привыкли думать относительно них; их оскорбляет интеллектуальная революция, за которой они не могут легко последовать, даже, когда старые слова придают новые значения, и то напряжение, которое требуется со стороны тех, кто не тренирован в рефлексии. Он инстинктивно чувствовал, что его новая концепция материального мира должна встревожить приученных жить только во внешнем и видимом; кто считает само собой разумеющимся, что внешность и видимость должна быть присуща реальному, и никогда беспокоится, чтобы узнать,в чём действительно состоит предполагаемая действительность видимых и осязаемых вещей. Так что мы находим его в этих пылких излияниях, бодрящим его, чтобы встретить врага. Несмотря на насмешку и ненависть, его преобразованный материальный мир неизбежно, должен был столкнуться, среди многих, с теми, кто помещают слова вместо мыслей, он решил разрешиться от своего интеллектуального бремени через публикацию, но с благоразумным примирением квалифицированного защитника; — в духе его собственных слов, когда он говорит что тот, кто желает "привести другого к своему мнению, должен внешне согласиться с ним сначала и далее рассмешить его собственным способом разговора", добавляя что: "C самого детства я имел неисчислимо количество поворотов мысли на этом пути."Имеются несколько из многих характерных записей в подростковой "Книга банальности"
:“Отвержение нового Принципа, избранного мною, является главным источником всего этого скептицизма и безумия, всех противоречащих и необъяснимых озадачивающих нелепостей, которые во все века были упрёком человеческому разуму. Я знаю, что имеется могущественная группа людей, которая выступит против меня. Я молод, я - выскочка, я тщетен, - скажут
. Очень хорошо. Я буду прилагать усилия терпеливо держаться при самой унизительной чернящей критике, которую может изобрести гордость и гнев человека. Но я знаю одну вещь, в которой не виновен: я не подчиняю мою веру как раб любого великого человека: я действую не из предубеждения или предвзятости: я не придерживаюсь твёрдо никакого мнения, потому что оно - старое, или восстановленное, или модное, или такое, на изучение и культивирование которого я потратил много времени. Если в некоторых вещах я сужу иначе, чем философ, которым я, утверждаю, восхищаюсь [например, Локк], это - та самая вещь, из-за которой я восхищаюсь им — а именно, любовь к истине. ..."Он видит одно большое препятствие к принятию его нового преобразующего мир принципа, который должен был избавить понимание материального мира от того, что сделало материю и движение постоянной угрозой духовному миру и противоречием рассудку. Новый Принцип был скрыт "туманом и завесой слов." Пустые абстракции устной метафизики, которую теперь перемешивают с обычным языком, должны быть рассеяны в его собственном уме прежде, чем он смог бы увидеть свет непосредственно; и они также должны быть удалены от умов других прежде, чем он сможет подвигнуть видеть и их.
"Главная вещь, которую я делаю или намерен сделать, - это только удалять туман и завесу слов. Это причина невежества и беспорядка. Это разрушало учителей и математиков, адвокатов и духовных лиц. Если люди отложили бы слова в размышлении, то невозможно
, чтобы они когда-либо ошиблись, храня только саму реальность."Он с радостью опознаёт преобразованный мир, который таким образом возникает:
“
Мои предположения”, - считает он, “имели тот же самый эффект на меня как посещение иностранных стран. В конце я возвращаюсь туда, где был прежде; моё сердце спокойно, и наслаждаюсь с большим удовлетворения. Философы теряют их [абстрактную] материю; математики теряют их [абстрактные] домыслы; светский человек теряет их домысленное божество. Помилуйте, что остальная часть человечества теряет?”Это замечательное интеллектуальное преобразование было вызвано, кажется, просто признанием факта
, что истинный путь рассмотрения мира, который мы видим и ощущаем, - это когда на него смотрят как состоящий только из идей, представленных в установленном порядке ощущению, и обычно называемых естественными феноменами. Таким образом:"Философы много говорят о различии между абсолютными и относительными вещами
, то есть, вещи рассматриваются по их природе, и тех же самые вещи рассматривают относительно нас. Я знаю, что они подразумевают по чувственными вещами, рассматриваемыми в себе. Это - бессмыслица — жаргон. Вещь и идея - слова во многом одного объёма и содержания. Под идеей я подразумеваю любую чувственную или вообразимую вещь. Вещь, не воспринятая - противоречие. Существование немыслимо без восприятия и воли. Я только объявляю значение слова, насколько я могу постичь его. Существование есть восприятие и желание, или воспринимаемость и желательность. Существование невразумительно без восприятия и воли — не различимо."Итак
, мы находим, что Беркли, воодушевлённого подобными мыслями, собирается выпустить из того, что он называет "уединённым углом" стать важным фактором в европейской философии, теперь ликующей о его открытии, нетерпеливом, чтобы сделать это известным, и полным надежды в перспективе успешной революции, которая неотвратимо должна была установиться. Главные концепции его философской жизни не были ясны для его современников и непосредственных преемников; и он только несовершенно сознавал их сам. Его место в истории мысли понятнее теперь, в свете прошедших столетий. Мы более, чем наши предшественники, способны определить, действительно ли сознательно тот, кто стремился с характерным пылом восстанавливать спиритуалистическую веру и высокие идеалы жизни в материалистическом веке с помощью новых принципов философии, полностью изменил собственные намерения и открыл дверь для скептицизма расправой с материализмом.Примечание автора:
Эта "Книга банальности " случайных мыслей и вопросов по математике и физике, метафизике и этике, содержится в маленьком quarto томе, исписанном его собственной рукой. Она была обнаружена среди бумаг Беркли во владении архидьякона Розе, и была впервые издана в 1871 году в моём издании работ Беркли.
Обновлено 20.08.01.
