Возврат к начальной странице сайта.

По прочтении прошу откликнуться в гостевой книге.

 

Содержание дарвинизма.

“Можно извинить чувство некоторой гордости, испытываемое человеком при мысли, что он достиг, хотя и не собственными усилиями, до самой вершины лестницы, образуемой ступенями органического развития, …он поднялся, а не был поставлен сразу на такую высоту…” Чарльз Дарвин.

 

 

 Две главные работы Дарвина, содержащие основания – концепции и их приложение к жизни и живому – это “Происхождение видов путём естественного отбора” 1859 года издания (здесь цитируется шестое в обработке Академии Наук СССР) и “Происхождение человека и половой подбор” 1871 года издания, цитируемое здесь по второму изданию, переведённому при царе.

По форме второе произведение выглядит как приложение общего суждения эволюционизма к частному предмету, ибо человека понимают как один из объектов животного мира; и ничто не мешает рассматривать его как частный вид живого. Но есть впечатление общности обеих работ. Они склоняют читателя к отказу от понимания живого как определённого вида и согласию в понимании существования живого как функции обстоятельств.

По определению понятия вида известно следующее. В 1693 английский биолог Дж. Рей ввёл основное понятие систематики — вид. Основополагающая работа в этом направлении была проведена шведским натуралистом Карлом Линнеем, заложившим основы современной систематики животных и растений в своём труде «Система природы» (1735). Но напрасно искать о “Ньютоне биологии” – Карле Линнее у Дарвина хотя бы слово. Гробовое молчание о великом биологе и его идеях классификации по способу саморазмножения прекрасно характеризует истинное содержание книги Дарвина.

В работе Дарвина заложено двойное дно, поскольку фигурирующий в названии предмет биологической науки сознательно не принят автором. Потрясение, произведённое работой Дарвина обнаруживается по сию пору повсеместно в том, что понятие вида как замкнутого и обусловленного взаимным происхождением круга особей противно Дарвину. Понятно, что такой нигилизм настраивает на детективный лад: раз уж понятие низвергнуто, то зачем это сделано. И финальные высказывания Дарвина о низости происхождения живого и, особенно, происхождение человека,- создают ту атмосферу, в которой мышление о видах, и в частности, о вершине биологической лестницы, становится нелепым.

Происхождение человека от низких форм, как выражается Дарвин, - это ценностное восприятия им людей. Но он не одинок в своём времени: Маркс считал человека классово предопределённым участником производственных отношений, Фрейд считал его сексуальным механизмом, составленным из “комплексов”, Конт не видел в, собственно, человеке никакого содержания, кроме проявлений влияния окружающей социальной среды. 19 век Европы необыкновенно прошёлся по образу, проел составленное веком просвещения представление, оставив от вершины Творения огрызок.

Что же, Дарвин не оригинален в видении человека низким, хотя нет уверенности в том, что именно человек и его высота были причиной деструктивного настроя Дарвина. В конце концов, и Конт, и Маркс, и Фрейд исходили из своих предметных областей знания с тем, чтобы обнаружить новые закономерности, касающихся их предметных областей. Посмотрим же и мы на то, на чём основывал Дарвин свои соображения.

С другой стороны, характер высказываний и тенденциозность мышления заставляет припомнить слова Н.Н.Страхова, что именно расхожие мнения стоят за популярными околонаучными воззрениями. А проницательные пророческие научные взгляды часто столетиями ждут своего применения часто потому, что публике до них и дела нет.

 

Человеческое “поле” для “естественного отбора”.

 

 

“У цивилизованных наций, насколько дело касается высокого уровня нравственности и большого числа весьма способных людей, естественный подбор, по-видимому, играет лишь незначительную роль”,- отмечает Дарвин, отводя, поэтому, децимирующей силе отбора мифологические доисторические времена варварства предков нынешних наций.

Напомню, что содержанием отбора считается непропорционально большое размножение особей одного вида, который понимаются как носители одинаковых свойств,- высокая конкуренция среди особей за средства жизни, ресурсы, как выразились бы мы сейчас, и следующее по причине несоразмерности особей и средств гибель части особей. Хотя размеры гибели носят не просто огромный по масштабам популяции, но характер ветхозаветной обречённости,- Дарвин успевает внести в этот конвейер смерти смысл. Вымирают не все особи сряду, но лишь те, которые имеют отличия, выделяющие особую приспособленность, особенное соответствие условиям жизни. Вездесущий жираф мог бы быть примером положительной способности особей к выживанию, если бы не то, что жираф конкурирует за ресурсы с подобным себе жирафом,  отличие в длине шее у них лежит в пределах, допустимых вариативностью этого признака у жирафов.

Отметим, что само понятие естественного отбора есть явление, выражение предположительного наличия некоторых свойств у особей данного вида. Отбор условен тем, что исходит необходимо из наличия определённых существ, которое и делает выживание или гибель закономерными и, поэтому, предопределёнными. Но собственную посылку Дарвин не обосновывает, существами, этими подлинными героями его “естественного отбора”, он никак ими не интересуется, а понятие вида отвергает. Это логическая ошибка.

Легко расписать “естественный отбор” для зверя, который описывается телесными признаками, чьё жизненное значение легко предположить вместе с Дарвином по ходу чтения. Но что можно сказать о чисто человеческих свойствах, которые могут стать узким местом общественной жизни, и привести к взаимной борьбе и массовой гибели людей? И Дарвин находит аргументы в поддержку своей концепции по нескольким направлениям. Во-первых, среди животных существует сексуальное влечение и половая жизнь, которые становятся факторами, определяющими сохранение или изменение черт и признаков популяции или общества. Следует отметить, что этот весьма универсальный фактор жизни животных, хотя и выражает некоторые черты селективной передачи по наследственности признаковследственности иекоторые черты передачи наследственности и пяции или обществаямредмету, подобно моде на одежду, сохраняющей имидж и вкусы обывателя,- он не выражает той неумолимой непреклонности в сохранении только приспособленного материала природы. Действия самки или самца в выборе пары для продолжения рода зависит именно от этих особей. И если ожидать селективного действия от такого выбора, то он должен свестись, как отметил Н.Н.Страхов, к предпочтению таких пар особей, которые выражают свойства данного вида в наиболее полным образом. И продолжение инстинкта рода и выливается в продолжении появления потомков-особей данного вида вполне. Но это на сугубо зверином предметном материале. И интерпретировать звериный секс в человеке Дарвин просто не смог бы.

Второе соображение Дарвина таково. Он не удовлетворился чисто звериным продолжением рода. Поэтому пришлось включать в рассмотрение вопрос о моральном содержании всё того же процесса продолжения рода у человека. И здесь Дарвину приходится искать содержание морали онтологически в звериных предках человека. Хотелось бы указать на этическую особенность Дарвина, которую он без стыдливости излагает читателю. Он пишет, что “я по, крайней мере, в такой же мере хотел бы быть потомком той героической обезьянки, которая бросилась на внушавшего ей страх врага с целью спасти жизнь своего сторожа, или же того старого павиана, который, спустившись со скал, с торжеством выхватил молодого товарища из толпы ошеломленных собак, как и потомком того дикаря, который наслаждается, пытая врагов, приносит кровавые жертвы, без угрызения совести совершает детоубийство, обращается с своими женами, как с рабынями, не знает стыдливости и находится под игом грубейших суеверий.” Это свидетельство он допускает, хотя считает возможным передачу негативных моральных свойств по наследству. Итак, вполне подобный обезьяне предок Дарвина должен продемонстрировать, хотя бы в зачаточной форме, наличие у него моральных свойств, способность отделить добро от зла.

Но что же есть для Дарвина мораль? “В момент совершения поступка, человек, без сомнения, будет способен последовать более сильному импульсу; хотя это порою побудить его к благороднейшим поступкам, но чаще следствием будет удовлетворение своих собственных пожеланий за счёт других людей. После такого удовлетворения, когда прошедшие и слабейшие впечатления окажутся перед судом, всегда наличного, общественного инстинкта и под влиянием сильного внимания к доброму многих других людей, человек, наверное, подвергнется нравственному возмездию. Он испытает тогда угрызение, раскаяние, сожаление или стыд; это последнее чувство, однако, почти исключительно относится к суждению других людей. Он, следовательно, более или менее твердо решится действовать в будущем иначе; а это и есть совесть, заглядывающая в прошедшее и служащая руководительницею для будущего.”

Что же, Дарвин поделился здесь не уникальным, как свидетельствует литература, пониманием понятия морали и стыда. Общественный и внешний человеку стимул, использование общественного насилия как возмездия, исправляет внутренний мир преступника сообразно идеалам и привычкам окружающего его общества. Опытный (наведённый извне) внешний путь морального сознания теперь ясен, но что содержит навязываемый извне общественный идеал, который у Дарвина, напомню, доступен не только человеку, но и скотине?

“Человек - общественное животное. Каждый допустит, что человек есть социальное существо. Мы видим это из его нелюбви к одиночеству и из стремления к обществу, помимо своего семейства. Одиночное заключение есть одно из ужаснейших наказаний, какие только могут быть придуманы. Некоторые авторы предполагают, что человек первоначально жил одиночными семьями; но в настоящее время, хотя в разных диких странах и странствуют по пустыням отдельные семейства, или две-три семьи,- они всегда, сколько мне известно, находятся в дружественных отношениях с другими семьями, живущими в той же местности. Такие семейства порою собираются для общего совета и соединяются для общей защиты. В виде довода против того, что дикарь есть общественное животное, нельзя приводить факт беспрестанной междоусобной войны между племенами, заселяющими смежные местности. Общественные инстинкты никогда не распространяются на всех особей одного и того же вида. Судя по аналогии с большинством четырёхруких, возможно, что древние обезьяноподобные предки человека жили также обществами; но это не очень важно для нас. Хотя человек, каким он стал теперь, обладает лишь немногими специальными инстинктами, и утратил те, которыми, вероятно, обладали его предки, но отсюда вовсе не следует, чтобы он не мог удержать с незапамятных времен некоторой инстинктивной любви симпатии к ближним.”

Вот и ключевой момент для понимания оснований нравственного и, в то же самое время, социального в людях и, как определяет Дарвин, в низших формах, от которых когда-то давно произошли предки людей.

“Действительно, мы все сознаём, что обладаем таким чувством симпатии, но наше сознание не говорит нам, инстинктивны ли эти чувства, произошли ли они давно, таким же образом, как у низших животных, или же были приобретены каждым из нас в наши юные годы. Так как человек - общественное животное, то почти очевидно, что он унаследует стремление быть преданным своим товарищам и повиноваться вождю своего племени, потому что эти качества общи большинству социальных животных. Ему, стало быть, будет свойственна некоторая способность к самообладанию.”

Просто поразительно, как англосаксы даже самообладание сводят ко внешней общественной обусловленности поведения. Отсюда понятно, что в Англии никаких оснований для понимания культуры как личной нет и быть не может. А замечательно выглядит эта поверхностность и внешность культуры в заурядных фильмах о восстании мёртвых-зомби. Именно натуральное исконное человеческое варварство представлений англосакса смотрит на нас из ужасных триллеров.

Таким образом, в своём моральном облике человек есть вторичное по отношению сообществу или стае. Обращает внимание путь вживления в человека морали. Сама способность обучению пользоваться нечувственными мотивами и моральными стимулами выносится Дарвином в априорные способности человека. Такой способ обоснования морали в жизни человека диаметрально противоположен содержанию самих моральных принципов общественной жизни: эмпиризма и натаскивания путём наказания. Мы назвали бы такой путь “созданием условного рефлекса”. Целью априоризма Дарвина было здесь оправдание обычного англосаксам эмпиризма.

Конечно, общественный характер сознания англосаксов выявлен в этих словах вполне. Не худшим проявлением коллективизма самосознания англичан может послужить и Джордж Беркли с его “Common Sense” – платоническим общим миром чувств, делающим мир сообщества людей единым и универсальным для всех и каждого именно в своей чувственной основе. Но кого Дарвин считает автором избранного социального генезиса морали?

“Наш великий философ, Герберт Спенсер, недавно выяснил свои взгляды на нравственное чувство. По его словам, многочисленные опыты, относящиеся к пользе, - организованные и упроченные в ряду поколений,- произвели соответственные видоизменения, которые, путём непрерывной передачи и нахождения, стали у нас известными способностями нравственной интуиции, – причём, определённые душевные волнения соответствуют правильному или, наоборот, дурному поведению, хотя бы эти душевные настроения и не имели основания в индивидуальном опыте относительно полезности.”

А проявление опыта как подкрепляющего некоторую склонность человека к морали кажется обычным английским эмпиризмом, торжествующим именно при своём постоянном повторении и употреблении. Другое название для понятия опыт – привычка. Но первостепенное значение принадлежит не способу утверждения в человеке наклонности, а именно самой наклонности, которая содержит в себе вовсе не отношение ко внешнему ему, а его внутренний мир. Моральная “интуиция”, как именует её Дарвин, или склонность носит вовсе не гуманный, а социальный характер, происходит от социальной среды, в которой существует человек. И не сознание добра и зла накладывает у Дарвина отпечаток на социальное поведение человека, а, наоборот, социальное поведение человека формирует его понимание добра и зла.

“…чувства и инстинкты, различные душевные волнения и способности, каковы любовь, память, внимание, любопытство, подражание, разум и т. д., которыми так гордиться человек, могут быть найдены в зачаточном, а иногда даже в очень развитом состоянии, у низших животных. Они способны также к некоторому наследственному улучшению…” Тезис о прогрессивном характере изменения  свойств человека и животных во времени (привычка) по умыслу оправдывает желание Дарвина в исторической перспективе, в ходе смены поколений нивелировать ту разницу, которая исходно имеются между животными и людьми.

Таким образом, всё содержание человека, которое уместно отнести к предмету философии, растворено Дарвином в органическом океане, оставлено в удел занятиям биологов. Тогда почему же он не может быть назван позитивистом, но не социальным, как Конт и Спенсер, а биологическим?

Взгляды Герберта Спенсера как вдохновителя идей Дарвина не требуют особых комментариев. Вынеся из критики материализма неприемлемость мышления как копирования самих чувственных вещей, Спенсер “запрятал” свои понятия не как вещи, а как процессы, происходящие с вещами. Для него уже не стол из примера Гельмгольца отображается в мозгу как нечто схожее с чувственно воспринятым столом, а процесс сдвигания стола по комнате вызывает в мозгу какие-то процессы перемещения, превращая истины традиционного “вещного материализма” в истины “материальных движений”. Совершенно условное и неопределённое понятие внутреннего и внешнего позволяют Спенсеру играть причинами и последствиями явлений природы, выхолащивая метафизическое содержание понятий, ограничивая мысль некоторыми коррелятами и уподоблением как результатом действия. Интеллектуальные забавы с аналогиями и подобиями удивительно захватила современников Герберта Спенсера. Думаю, к плодам наследства этого богатого человека можно отнести тест на интеллект IQ.

 

Бесчеловечность дарвинизма.

 

 

Принцип практической положительной для внешнего положения человека оправданности всего и всякого свойства человека, прагматизм как именно употребляемое и используемое, а не внутреннее и потаённое достояние человека,- вот главное усиленное направление мысли Дарвина. Развитие в понимании Дарвина - это строгое следствие опытного произведения умения или умелости человека или иного живого субстрата. Непонятно даже, свойство ли организма приводит к особенностям и изменениям живого объекта, или же взаимодействие со средой приводит к успехам и опыту у живого, таким образом, что нечто новое появляется в его умениях. Понятно, что именно эволюция выражается и в близком по смыслу содержании англосаксонского понятия культуры, как раз и выражающего опытное обретение новых навыков и умений, произрастание нового внешнего по происхождению свойства, оснащающего человека новыми умениями и положительными навыками. Надо видеть, как возвышенно дворянин Аттенборо в своих фильмах поясняет, как обезьяна, научившаяся ковырять палочкой в муравейнике, объявляется носительницей новой культуры и залогом выдающегося будущего своей стаи.

Противоречие подхода Дарвина состоит в игнорировании устремлений человека, добивающегося освобождения от стесняющих тяжких условий жизни. Ум и изобретательность не следуют приспособительным увёрткам, целиком обусловленным неудобными обстоятельствами, а утверждают желание избавиться от таких тяжких условий. Залогом успеха служит вовсе не воспитанный опытом условный рефлекс, а непреклонная воля человека и его творческий изобретательный ум, который даже самые грозные силы природы ставит на службу себе. Успехи повсеместного расселения и роста численности людей имеют основой не действие, оказываемое природой на человека, а чудесные и великие деяния самого человека, познавшего законы мира вещей и жизни.

Спенсер же и Дарвин полагают, что внешнее определяет внутреннее, тем самым, что человек есть следствие внешних ему вещественных и общественных сил. У него самого нет сил, и он тащится вместе с самим дарвинизмом и “синтетической философией” по прихоти тех сил, которые в секуляризованном сознании остались со средних веков в виде “природы”.

Во что же, в принципе, превратил даже и саму селекционную науку Дарвин? Что оставил он от творческих усилий биологов, селекционеров, естествопытателей-садоводов и фермеров? Он создал пародию на человека и его творчество, на его желание утвердить себя в органическом мире. Вместо торжества гения у него найдём бессмысленное неистовство смерти, а вместо чудных плодов селекции – жалкие останки – тех, кто выжил только потому, что у природы не хватило средств массового уничтожения на всех людей.

Печален удел человека у Дарвина. Внешние процессы, обстоятельства и стихии задают людям такую трёпку, что адаптироваться и выжить в этих условиях могут лишь немногие. Необузданная воля стихии, прихоть природных условий, бесстрастная судьба безо всякой милости оставляет в живых лишь тех, кто подчинился, стал послушным внешним процессам, последовал неумолимой воле рока.

И сам Дарвин мысленно обрёк человеческий род на закон бессмысленного страдания и массовой гибели, увидел в основании жизни людей приспособление и пресмыкание перед волей обстоятельств. Он глядит со страниц книг из далёкого прошлого как благообразный старец-пророк, напоминающий нам о нашей несущественности на фоне грозных и всегда побеждающих обстоятельств, то ли, вещественной, то ли, общественной жизни. Выживет у Дарвина тот, кто предуготовлен к выживанию, кто имеет преимущество перед другими. А остальные все будут преданы уничтожению. Это звучит вовсе не научно, а вполне пророчески. Ветхозаветное благообразие-законничество вернулось с Дарвином в общественную жизнь.

Остаётся только сожалеть, что атмосфера предвидения угрозы, настороженность, недоверие и кликушество, связанные с индивидуализмом русских людей, пышно цветут в среде патриотов. А от законничества Дарвина это не сильно отличается.

Что же, раз дарвинизм человеку ничем не обязан, любопытно рассмотреть главный предмет дарвинизма – живое.

 

 

Предметы мысли Дарвина.

 

Поскольку работа Дарвина имела необыкновенную популярность среди обывателя, необходимо выделить то подлинное её содержание, которое логически не позволит распространить выводы самого автора в те области, которые принесли в дарвинизм его нерадивые и неграмотные адепты.

 

Прежде всего, нужно покончить с ложным представлением о том, что Дарвин мыслил о видах животного мира. Никаких видов для Дарвина не существует. И это не только то мнение, которое он провозглашает прямо. Но сама логика рассуждений англосакса выражает именно беспредметность его рассуждений о живом. Некоторое сомнение может вызвать предположение об ошибках перевода.

Чтобы исключить этот вариант я попробовал сравнить эталонные английское и русское издания “Происхождения видов”. Поскольку жизнь представителя вида живого сама по себе выражается развитием живого существа данного вида, я проверил те термины, которыми Дарвин выражает это существо: development - 64, progress – 18, advance – 12, elaboration – 1, evolution – 4, growth – 41, extension – 4, march – 4, differentiation – 1, spreading – 12. Все эти термины существенно зависят от того, какой именно вариант их значения используется в тексте. Так получилось, что термин “развитие” в переводе имеет куда большую частоту использования, чем “development” в источнике перевода. Но смысл перевода от этого не страдает. Перевод работы о человеке выполнен ещё до революции. Почему-то в СССР не потребовалась доработка этого труда Дарвина, хотя его, с другой стороны, и не запрещали.

Доверяя советскому переводу, я проверил на частоту употребления те значения слова развитие, которые используются на страницах “Происхождения видов”. В двух сотнях мест использования этого термина таких разных пониманий я насчитал 9; перечислю их ниже:

1) совершенствование идеи,

2) модификация и омоним доисторического творения,

3) возрастное изменение: не стало яйца, а есть маленький цыплёнок, временное,

4) изменение органа или ткани, функции,

5) изменение части или признака, инстинкта или свойства (с прогрессом),

6) экстенсивное изменение – укрупнение, увеличение,

7) развитие как происхождение от некоторого прародителя и умножение в числе,

8) усложнение организации,

9) изменение как закон и предопределённость.

И последнее значение, которое не соответствует дарвинизму, употреблено сугубо в негативном смысле. “У нас нет никаких доказательств существования какого-либо закона предопределенного развития”,- говорит Дарвин, считая развитием лишь то, что выбивает из колеи жизнь некоторой особи. 

Поэтому общее впечатление в дарвинизме о живом как о носителе органов и функций складывается не зря. Также существенно отношение Дарвина к логически единичному обособленному пространственно и функционально представителю живого, которое позволяет отличать, например, муравейник от муравьеда. Такое единичное, в отличие от множественного в главной работе Дарвин именует особью (387 раз), значительно реже – индивидом (95) или, когда это нужно отметить, потомком (148). Слово существо для указания на живое у Дарвина тонет в том смысле, который соответствует понятию существования, то есть, бытия.

Ещё важно отметить тот смысл, который Дарвин вкладывает в главный свой термин – эволюция. Термин этот в самой главной работе исключительно редок. В последовавшей затем работе о человеке он встречается чаще, но также редко. Во времена Дарвина эволюцией именовали процесс образования планет или перемещение, “Эволюция  траектории” в применении к процессам. Важно отметить здесь присущую понятию непрерывность, континумный характер представления. Непрерывность выражается в том, что в любой малой окрестности размера живого органа, в градации, по выражению Дарвина,- также есть органа особей такого размера. Это представление носит, естественно, сугубо пространственный характер. Оно никак не анализирует существо, которое измеряется. Если пользоваться таким непрерывным эволюционным представлением, то можно ожидать у организмов не только 4-х конечностей, но и по пять рук и ног с таким же успехом, как и 3 с половиной. Несложно увидеть, что кажущийся непрерывным размер органа прячет за непрерывностью своего размера сложные соотношения между теми тканями, из которых он состоит. На понятии эволюции, выражающем наивные начальные представления об исследуемом мире, лежит печать применения первых приёмов анализа параметров, заблуждений о близости происхождения на основе, якобы, сходства органов, имеющих близкие размеры. Механистичность идей Лапласа о происхождении планет оказалась по аналогии перенесена на область живого вместе с термином и не без влияния последнего. Эпициклы как периодические процессы – это аналоги жизни особи, а пролетающие небесные светила – это источник влияния и изменения, то есть, эволюции траекторий планет.

 

Закономерности жизни.

 

Вообще, не по Дарвину говоря, жизнь поколений видов живого подобна причинной линии событий, в которой последующее обусловлено и определяется предыдущим. Существование вида во времени есть зримое выражение устойчивого закона - этого вида. В принципе, этот закон может иметь внутри себя такую особенность, как расцвет или, наоборот, истощение вида, исчерпание себя и прекращение потомства. Мысль Дарвина, по-видимому, не опровергает этого факта биологии. Однако, как и Герберта Спенсера, Дарвина интересует не эта жизнь, движимая внутренним её законом. Поиск посторонних этой жизни причин, внешних для неё влияний и воздействий целиком занимает его воображение. Трудно отделаться от впечатления, что Дарвин целиком полагает жизнь на попечение и действие превалирующей и безусловной силы, которую вполне можно сравнить с конечной причиной, аналогично тому, как её понимает уповающий всецело на волю Творца богослов. Англосакс ищет оправдания той идее, что “несколько первоначальных форм, способны путем саморазвития дать начало другим необходимым формам”,- что “животные происходят, самое большее, от четырех или пяти родоначальных форм, а растения - от такого же или еще меньшего числа”.

Дарвин говорит и о том единственном действии, которое относится к самой особи, связано только с её собственным устройством и жизнью. – Это неопределённая и ненаправленная изменчивость, случайно производящая малые и бессмысленные изменения по отношению к предкам особи. Слабые, они вполне исчерпывают собственные действия слабого индивида. Напротив, явления вещественной мёртвой природы с её неопределённо громадными силами, огромными территориями и массами движущегося вещества составляют очевидную причину преобразований живого и даже полного его уничтожения. О разумности этих сил природы Дарвин ничего не говорит. Но именно её действию он приписывает вместе с Гербертом Спенсером прогресс, усложнение. Мёртвая природа, какой бы ни была жизнь, остаётся одна неколебима и мощна. А жизненная среда, формируемая мёртвой, растёт и развивается сугубо в положительную сторону, по мнению Дарвина. Опять же, картина слишком напоминает именно творение, хотя и не одномоментное. В голоде и холоде, бедствиях и катаклизмах находит Дарвин благодеяние по отношению ко всему живому, становящемуся всё более и более совершенным вовсе не по своей прихоти, а сугубо внешней ему волей. Приведу его слова: “Какой предел может быть положен этой силе, действующей в течение долгих веков и строго исследующей всю конституцию  и  образ  жизни  каждого  существа,   благоприятствуя  полезному  и отвергая вредное? Я не усматриваю предела деятельности этой силы, медленно и прекрасно адаптирующей каждую форму к самым сложным жизненным отношениям.”

“Общность происхождения, сопровождаемого модификацией путём вариаций и естественного отбора”,- вот дословно то, что провозглашает Дарвин, поспешно пряча затем собственную идею в формулировку Герберта Спенсера о “переживании приспособленного”. А в буквальном тезисе Дарвина живое как существующее противопоставлено себе как изменяющемуся. Давно известно, сколь безразлично содержание дарвинизма к тем объяснениям, которые пытаются утилитарно оправдать наличие органов, рефлексов и функций у организмов. Иначе и быть не может, поскольку эти, порой, самые наивные и нелепые предположения служат общему оправданию жизни каких-то существ как вполне возможной и вероятной. А оправдывать существование и значит назвать предположительную причину его существования, утвердить его связь с реальностью: и бытием, и представлением о причинах. Для поверхностного ума, для знакомства с малоизвестным живым миром этого вполне хватает. Но разве это наука?

Общее происхождение относится Дарвином к допотопным временам. А в чём ныне состоит это общее? Дарвин поясняет это необычным образом, спрашивая: “Почему все органические существа не сливаются в один общий неразрешимый хаос?” В ответе на этот вопрос он следует собственным гипотезам о децимирующей руке “естественного отбора”. Но представление об общем как о бессмысленном хаосе,- исходном состоянии природы выражено им вполне. Было трудно ожидать от дарвинизма иного. Ведь, для него не существует только живая масса, переходы форм из одних в другие. Автор готов оспаривать возражения, даже не особенно утруждая себя аргументами, например и таким: “геологическая летопись значительно менее полна, чем предполагает большинство геологов.”

Вряд ли мир заинтересовался бы работой Дарвина, остановись она на этой точке. Что же, всё-таки, входит в состав этого многообразия преходящих форм? “Рассматривая виды только как более сильно обозначившиеся и постоянные разновидности и считая, что каждый вид существовал сначала в качестве разновидности,  мы можем видеть,  почему невозможно провести демаркационной линии между видами, возникшими, как обычно предполагается, путём особых актов творения, и разновидностями, которые признаются возникшими действием вторичных законов”,- пишет Дарвин. Мы видим, что Дарвину затруднительно разделить между собой схожие виды животных. Он критичен к делению на виды. Но не только хаос видов живого видится ему в мире живого.

“Сходный набор костей в руке человека, крыле летучей мыши, плавнике дельфина и ноге лошади, одинаковое число позвонков, образующих шею жирафы и слона, и бесчисленные другие подобные факты сразу становятся нам понятными с точки зрения теории общности происхождения, сопровождаемого медленными и незначительными последовательными модификациями. Сходство в основном строении крыла и ноги летучей мыши, функции которых совершенно различны, челюстей и ног краба, лепестков, тычинок и пестиков цветка также в значительной степени понятно с точки зрения постепенного превращения частей или органов, первоначально друг с другом сходных у какого-нибудь отдаленного предка каждого из этих классов”,- так считает Дарвин. Здесь очевидно, что для него живое подразделяется не столько на виды и роды, сколько на органы и ткани. Все отличия и все сходства представлены в хаосе мира жизни. Все они равно важны и, стало быть, в своей неопределённости несущественны для дарвинизма. Таким образом, всё живое, всё многоклеточное – это и есть продукт модификации, изменчивости, отбора природой. Это всё и есть предмет дарвинизма.

Но откуда есть пошли органы и органические ткани, особи? “У всех организмов, насколько в настоящее время известно, одинаков зародышевый мешок, так что все они начинают свое развитие от одного общего начала”, указывает Дарвин. Таким образом, Творец, оказывается, вовсе не нужен дарвинизму. Все особи и все их органы, все ткани имеют бытие в зародышевом виде, незримо присутствуя в органах и тканях живых особей. Они подобны платоническим идеям, эталонам, из которых появляются непонятным образом смеси, комбинации, скопления и сцепления в виде потомства. Естественный вопрос о возможности сосуществования таких абстрактных комбинаций и совокупностей находит у Дарвина лапидарный ответ: органы размножения особей не позволяют возникнуть нелепым комбинациям. Именно устройство органов размножения встаёт непреодолимым препятствием на пути появления у парочки из кролика и жирафа саблезубой курицы в потомстве.

 

Синтетический мир Дарвина.

 

С чем можно сравнить живое море, океан жизни, состоящий из органов, тканей, особей и т.п.? Это море носит в себе свойства, но лишь терпит влияния извне. Это субстрат, поле влияния и воздействия материальной среды. Учитывая то, что материальное – это тоже субстрат, тоже носитель свойств, весь вещественный мир выражает именно субстратную сторону реальности. Влияние на живое Дарвин описывает иррационально, не находя выражения для рода причинной связи, связывающей силы мёртвого мира и воздействие в живой среде. Но именно такое влияние и составляет основу всего нового, всех изменений в живом мире. Тем или иным иррациональным способом, но мёртвый мир пишет историю в виде живого. К начальной клеточной комбинации природа добавляет и добавляет своими воздействиями новые и новые свойства. К добавкам относятся не только формы органов, химический состав клеток, но и условные и безусловные рефлексы, психические свойства, навыки и привычки.

В основе видения живого мира у Дарвина лежит представление о

воздействии внешних обстоятельств на живые существа. Однако это воздействие у Дарвина сочетается с неявным взаимодействием этих же существ между собой, но не как независимых друг от друга и свободных, а как органов единого живого организма. Это соображение основывается на детерминизме приспособленности.

Предполагается, что внешние обстоятельства будут вызывать в особях изменения, соответствующие тому, как приспособлены эти существа, или, насколько удачно функции этих органов реализуются в данной вещественной обстановке и атмосфере. Принимает "решение" о выживании или деградации единый организм живого мира, для которого бесполезность, полезность или вредность особи как органа или организма определяет судьбу этого органа – окрепнуть, отсохнуть, уменьшится в размерах, умереть как анахронизм и остаток-рудимент. Если орган-организм оказывается важным, если он соответствует внешним обстоятельствам и его устройство и жизнедеятельность имеют преимущества по полезным последствиям перед иными существами, то сверх-организм оставляет в живых именно это тело, отдаёт ему пальму первенства и преимущества множественности, распространённости. Вместе со Спенсером Дарвин представляет дело так, что в своих действиях это сверх-существо вкладывает в живую среду прогресс и положительное изменение. Это с одной стороны.

С другой, - понятие приспособления предполагает внешнее выражение качеств особи. Поскольку изменяющаяся обстановка требует новых черт особей, наличие приспособлений к новым условиям есть чудесное предвидение, предусмотрение новых обстоятельств жизни. По отношению к живущим особям приготовление их к выживанию есть иррациональная тайна. Однако такой иррациональности в дарвинизме нет. По представлениям Дарвина, не видящего в живой массе существ,- катаклизм в мёртвой природе вызывает реакцию в живой природе, подобно волне на воде после падения камня. Вода движется по своим законам, а живое реагирует по своим законам. Важно, что никто не реагирует как существо, ибо нет субстанций. Есть лишь всплеск в среде, субстрате, свойства которого по законам этого субстрата переходят из формы в форму, подобно энергии, которая в механических явлениях сохраняется, меняя форму.

 

Нет более субстанций.

 

Если рассмотреть два взгляда и два представления о мире, выражаемых естественным отбором, то в них вполне выражается монизм моносубъектного учения Баруха Спинозы. Море бытия, в которое погружены и которое составляют выживающие особи, следует прихотям обстоятельств, как и положено для субстрата, пассивно. Выживание наиболее сильного в борьбе одного вида, перерождение, отвечающее изменениям среды,- всё это так вписывается в “causa sui”. Нет причин вне мира вещей. Есть, конечно, вымирающие виды и подвиды, которые не станут предками нового потомства,- но никакого влияния метафизического характера нет, ибо нет субстанций, кроме единственной, которая тождественна со всей этой взаимосвязанной вещественной природой. Зародышевый мешок – это заготовка для объяснения любой общности природы в любой момент времени.

“…принцип жизни; этот принцип, по определению м-ра Герберта Спенсера, состоит в том, что жизнь зависит от постоянного действия  и противодействия или заключается в постоянном действии и противодействии различных сил, которые, как повсюду в природе, постоянно стремятся к равновесию; когда же это стремление слегка нарушается какой-либо переменой, то жизненные силы приобретают большую мощь.”

Да, Спенсер выявил содержание представлений Спинозы, понимание того, что последний пытался определить как клон субъекта, как имитацию субстанции, которой, кроме единственной, для спинозизма не существует. Зато этой единственной субстанции нашлось место и у Спенсера, и у Дарвина,- это природа с её силами, вечными её внутренними взаимодействиями.

Замечательно не только увлечение англосакса чудесными силами Ньютона, но и прямо выраженная в “Естественном отборе” неприязнь к Лейбницу, отвергавшего именно чудесный характер в идее дальнодействия. Вместе с тем, недолюбливать Лейбница у Дарвина самого было куда более причин, чем быть национально солидарным со своим соплеменником в вопросе о физическом знании. Живые монады Лейбница с их субъективными внутренними представлениями о внешнем мире куда более далеки от идей Дарвина, исповедовавшего именно ньютоново чудотворное “дальнодействие” извне на живые организмы.

 

Назад в средневековье?

 

Работа Дарвина с точки зрения дарвинизма представляется уже не созданием научной гипотезы, объясняющей известные научные факты по одиночке или в их совокупности. Эта идея есть итог добавок и модификаций прежних взглядов под влиянием изменившихся обстоятельств общественной жизни, где влияние богословия сократилось, а число светских людей, читающих популярные журналы, увеличилось.

Казалось бы, давно и хорошо известно противоборство дарвинизма и креационизма. Всегда дарвинизмом подвергалась сомнению одновременность и отдалённость во времени момента создания живых существ. Но важно отметить совершенно иной по содержанию конфликт, который на деле имеется между креационизмом и дарвинизмом. Я имею в виду существенность живого в креационизме. А если быть совсем предметным, хотя куда же ещё предметнее,- это существенность человека. И тогда становится гораздо понятнее успех Дарвина именно в позитивистской среде Европы 19 века. А затем понятна и, весьма своеобразная, популярность дарвинизма в России, с её восточным монофизитством. Ведь, только благодаря познанию Европы русскому человеку можно понять западный религиозный конфликт дарвинзма и креационизма.

В дарвинизме ясно виден ветхозаветный детерминизм по отношению к человеку и миру. Для обывателя вторичность человека доступнее всего выражается в идее ниши, которую предоставляет ему общество. И жизнь человека определяется и настраивается на эту нишу, источник жизни. Наличие сил, водоворота и несогласованности взаимодействия, концентрация их в некотором месте служит признаком ниши. Сюда и должен направлять свои интересы человек, здесь имеются шансы на успех. Здесь находится то место, которое для других мыслителей лишь кажется субстанцией. Но для Спинозы, Спенсера и Дарвина субстанция – это иллюзия.

Если оценивать работу Дарвина, то менее всего можно было бы оценить её как биологическую. От селекции, давшей хозяйству столько важных и полезных плодов, Дарвин отказался, назвав усилия самих селекционеров бессмысленными, а результаты их труда – случайными. Скорее, его учение можно оценить как фабрику идей, гипотез весьма отвлечённого характера и более негативного содержания.

1)                    В работе необыкновенно ясно звучит прагматизм, который самому существованию особей прямо ставит условие – наличие полезных органов и функций. Для людей максимальное приспособление к условиям бытия впервые прямо объявлено необходимым. Это позитивизм.

2)                    Половая составляющая жизни выделена явно как определяющая потомство. Селекция на основании половых предпочтений поставлена в основания продолжения жизни. Механикой сексуальности займётся позже Фрейд.

3)                    Понимание Творения сжато до превращения и изменения форм. В новом живом существе удалено всякое содержание. Бессмысленно спорить с дарвинизмом о Творении, поскольку для них содержания у творения нет. Нет существ – нет и Тварей. Нет и венца Творения.

4)                    Законы наследственности стали иррациональны. Лавине комбинаций функций и органов науке нечего противопоставить. Знание приобрело платонический характер с источником живого в виде зародышевого мешка. Откат биологии ко временам до Линнея.

5)                    Жизнь выражена в бессубъектном виде. В отсутствие воли, стремления, сознания,- перенесённой на всё живое,- всякая жизнь превращена в сугубое бытие, сопровождаемое полной пассивностью, даже наблюдения в ней не найти. Детерминизм объявлен исчерпывающим законом жизни. Выживает предуготованный выжить. Бессознательность возвращает философию к античным временам.

6)                    Жизнь протекает направленно: от малого числа комбинаций к накоплению, увеличению числа комбинаций. Как алюминиевая проволока накапливает в себе результаты её изгибания. Предполагается, что изменения в среднем имеют тенденцию к улучшению жизни или прогрессу.

7)                    Человек вырос из ничто и есть ничто. И селекция – это ничто. И генетика будет ничем.

8)                    Вся книга “Происхождение видов” пропитана восхищением от изощрённого умения и оснащения средствами жизни животных и растений. Автор выразил удивление перед чудесной умелостью и могуществом неживого архитектора мира.

 

О месте учения Дарвинизма в знании.

 

Я бы вспомнил здесь опять мысль Н.Н.Страхова о примитивном способе имитации поиска знаний. Их либо прячут, как атомы, в “невидимые” и полностью определённые в свойствах частицы – зародыши всех свойств реальности, либо, наоборот, растворяют, как метафизику, самым неопределённым образом во всём содержании предметной области, никак её не деля и не структурируя. Это у того же Дарвина прогресс всего мира.

Несущественность человека, да и любого живого существа, позволяет рассматривать его условно всвязи с отношениями, внешними ему обстоятельствами и условиями, которые считаются также пустыми и условными по уже их существу. Таким образом, дарвинизм вскрывает последовательное отвращение от существа с передачей всякого причинного отношения к объемлющему и его, и условия его жизни, - суперсуществу, которое можно именовать природой с маленькой буквы или единственной монаде Спинозы. Если и есть нагрузка в термине "употребление органов" какой-то смысл, то он тяготеет к тем силам, которые служат у Спинозы обоснованием для понятия условной монады - человека. Именно силы, насколь они велики и грандиозны, проявления воли единственной монады, становятся залогом имитации субъекта - человека.

Рационализм есть разумное объяснение жизни из некоторых начал. И главный тезис Декарта есть основание самой жизни, бытия на самосознании. Для Дарвина жизнь есть явление, и это явление есть следствие той же жизни как другого явления. Выживание предуготовленного для выживания следует детерминистическому направлению мысли. Бытие определяет само себя. Логически жизнь становится в основание объяснения жизни, ибо иных объяснений для Дарвина не существует.

Последование особей из поколения в поколение есть аналогия причинного ряда, в котором последующая жизнь обосновывается предшествовавшей ей. Часть особей, вымерших как не приспособленных,- есть причинный ряд, не давший последствий, завершившийся ничем, ушедший в небытие. И сам дарвинизм, носимый дарвинистами, пережил своего создателя и носится его идейными потомками, порождает новых носителей. И не потому носится, что жизнь подтверждает правоту Дарвина, а потому, что выжили субстратные носители дарвинизма. Во всяком случае, таков принцип эволюции у самого Дарвина. Бытие дарвинизма и есть апофеоз учения этого англосакса, поскольку не только понятия науки, но и само научное знание присуще в своих зачатках не человеку только, но и любой скотине. Посмотрите только, с какой энергией вступают стаи зверей в борьбу между собой за территории проживания! – Как будто они читали книги самого Дарвина. С такой же, кстати, яростью боролись за собственность наши нынешние нувориши, будто начитавшись Маркса.

Если же сравнить дарвинизм с рационализмом, то Спенсер и Дарвин иррационально приписывают природе прогресс и усложнение. Дарвин полагал, что “самые сложные органы и инстинкты могли быть усовершенствованы при помощи средств, превосходящих человеческий разум, хотя и аналогичных ему”. Сам Дарвин не утверждал, что жизнь произошла самообразованием. Однако это предположение полностью соответствует его идеям априористического характера. И как не быть самозарождению жизни - бытия, если никакие знания, доступные дарвинизму, никак не требуют ни человеческого присутствия, ни самого ума человека, а бытие постулируется безусловно.

 

 

Русский Дух.

Обновлено 16.10.01.