Возврат к начальной странице сайта.

По прочтении прошу откликнуться в гостевой книге.

Книга Джорджа Моссе "Кризис немецкой идеологии."

Часть 1

Идеологические основания.

От Романтизма к Volk.

 

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ и идеологический характер Volk-мысли был прямым следствием движения романтизма Европы девятнадцатого столетия. Подобно романтизму, идеи Volk показали определенную тенденцию к иррациональности и эмоциональности, и были сосредоточены, прежде всего, на человеке и мире. Эта точка зрения нашла восприимчивую аудиторию. Рационализм был дискредитирован. Тонкие различия и ограничения интеллектуальных систем и рациональных идеологий восемнадцатого столетия были наполнены тем, что многие люди привычно относят к неизбежным социальным и историческим силам. За терпеливым экспериментированием и интеллектуальной дисциплиной Просвещения последовал идеал революции, и концепция постижимого умом Бога уступила место пантеистическому взгляду на вселенную.

Дальнейший и более основательный импульс придала романтически вдохновленному Volk-движению суматоха, которая сопровождала социальное, экономическое и политическое преобразование Европы. Стимулируемые или потрясенные - в зависимости от предпочтения, - возвращающимися революциями во Франции, окруженные вторгающимся индустриальным обществом, - мужчины и женщины искали в жизни значение более глубокое, чем преходящая реальность нынешних обстоятельств. Быстрый процесс европейской индустриализации действительно смущал их, он сопровождался, бывало, перемещением населения, быстрым устареванием традиционных инструментов, ремесел и учреждений, и социальной несогласованностью, и политическим переворотом. Требования становившегося все более индустриальным общества с его новыми возможностями и ограничениями имели тенденцию усиливать чувство изоляции индивидуума. Эта изоляция, отчуждение человека от себя и от общества, - занимала столь несхожих людей, как Токвилль и Карл Маркс.

Смущенные и вынужденные бороться, люди пытались снова подчеркнуть собственную индивидуальность. Но так как скорость индустриального преобразования, как и его последствий, казалось, уклонялась от понимания, и люди не могли легко стать частью нового социального порядка, многие отказались от рациональных решений своих проблем и вместо этого копались в собственных эмоциональных глубинах. Стремление к самоидентификации, желание индивидуума реализовать свои способности, парадоксально усиленное процессом отчуждения, сопровождались противоречащим индивидуализму стремлением принадлежать к чему-то большему, чем он сам; стремление, которое неизбежно ограничивает независимость индивидуума. Состояние человека представляется как колебание между двумя сферами: местом индивидуума на земле так же, как и необщественного коллективного единства, в котором человек мог найти универсальную идентичность. Последняя сфера стала представлять "реальную" реальность, и, так как существующие социальные условия смущали и подавляли, романтическая мысль стремилась искать большее, всеобъемлющее единство вне превалирующей социально-экономической обстановки человека. Это большее единство было определено в терминах космоса. Сама вселенная, как думали, воплощала "высшую реальность", которая вдохновляет все, что есть на земле. С пантеистической точки зрения в романтических, эмоциональных терминах мир рассматривается как связанный с космосом передачей "живой силы", которая излучается на землю и поглощается теми, кто настроен на нее. Поскольку эта сила жизни течет из космоса к человеку, самореализацию полагали возможной только в той степени, в которой человек наполнен этой силой и состоит в гармонии с космосом - ее источником.

Эти романтики, однако, не были чистым мистиками, заинтересованным только в их собственной сильной личной связи с вселенной, хотя они действительно оценивали немецкого мистика Мейстера Экхарта как предшественника их собственного духа. Отклоняя свою социальную среду, они не исключали возможность, что среда может быть воссоздана более гармонично. Именно в Германии, где иностранная оккупация и освободительные войны совпали с волной романтизма, посредник между крайностями индивидуальности и космологической идентичности был найден в форме Volk. Люди, подобные Отцу Яну, Арндту и Фихте стали понимать Volk в героических терминах во время освободительной войны против Наполеона. После Венского Конгресса идея Volk получила добавочное значение. Казалось, будто холодные расчеты политики Континентальной власти одержали победу над поиском национального единства: Наполеон только начал процесс покорения Германии; Венский Конгресс закончил его. Оппозиция социальному хаосу индустриализации и урбанизации была тогда укреплена национальными устремлениями, которым строили препятствия. Некоторые искали выход из расстройства, связывая Volk с космосом как истинной и более глубокой реальностью.

Идеализированный и трансцендентный Volk символизировал желанное единство за современной действительностью. Он был возвышенным отрывом от фактических условий Европы до уровня, где одновременно предоставлена возможность индивидуальности и принадлежности к большему единству. Volk обеспечил более ясное место для силы жизни, которая текла из космоса; он создал более удовлетворительное единство, к которому человек мог иметь отношение функционально, будучи в гармонии с вселенной. Volk-мысль сделала Volk посредником между человеком и "высшей реальностью".

Но если индивидуум был связан к Volk, который, в свою очередь, как хранилище "силы жизни" был един с "высшей реальностью", то как эта триада была выражена реально? Общим и для индивидуума, и для Volk было романтическое пантеистическое понятие природы. Для романтизма природа была не холодной и механической, но живой и непосредственной. Она была действительно заполнена силой жизни, которая соответствовала душевному волнению человека. Человеческая душа могла быть согласна с природой, так как последняя также одарена душой. Каждый индивидуум может, поэтому, найти внутреннее соответствие природе, то соответствие, которым он обладает вместе, т.е., разделяет с собственным Volk. Таким способом индивидуум связал себя с каждым другим членом Volk общим чувством принадлежности, в разделенном эмоциональном опыте. Все же, в конце концов, Volk не бесконечен, но ограничен специфической национальной единицей. Не вся природа, поэтому, но только ее местные проявления придавали Volk его характер, потенциал и единство. Природа была определена как ландшафт: особенности окружающей среды, специфические и знакомые членам одного Volk и чуждые всем другим.

Ландшафт, таким образом, стал жизненной частью определения Volk, через которую последний сохранил непрерывный контакт с духом жизни трансцендентного космоса. В этом отношении, желательная действительность была заряжена и эмоциональными ценностями, и деревенскими устремлениями, отражая весьма явно Volk-стремление бежать от всё более растущих индустриальных и городских ценностей столетия и отрицать их законность. Человек виделся не как покоритель природы, и при этом ему не приписывали способность проникнуть в назначение природы, применяя инструмент разума; вместо этого он был прославлен как живущий в согласии с природой, заодно с ее мистическими силами. Этим способом вместо того, чтобы побуждаться к противостоянию проблемам, созданным урбанизацией и индустриализацией, человек соблазнялся отступлением в ностальгическое переживание о деревне. Не в пределах города, а среди ландшафта, в родной ему сельской местности человек предназначен слиться и укорениться в природу и в Volk. И только в этом процессе, происходящем в родной окружающей среде, каждый человек будет способен найти свое самовыражение и свою индивидуальность.

Термин "укорененный" постоянно выделялся мыслителями Volk и с серьезным основанием. Такая укорененность придает смысл соответствию человека ландшафту через его душу и, таким образом, через Volk, который воплощал дух жизни космоса. Она обеспечивает существенную связь в жизненной цепи Volk. Кроме того, сельская укорененность служила контрастом городскому передвижению или тому, что называли "беспочвенность". Она также дает удобный критерий для исключения иностранцев из Volk и лишения их достоинства укорененности. Кроме того, понятие укорененности обеспечило стандарт для измерения законченности человека и его внутренней ценности. Соответственно, отсутствие корней обличает человека как лишенного жизненной силы и, таким образом, не имеющего правильно действующей души. Беспочвенность осуждает всего человека, тогда как укорененность означает принадлежность Volk, который создает в человеке его человечность.

В дополнение к ограничениям, наложенным ландшафтом и местностью, Volk был ограничен также и в других отношениях. Увеличившийся интерес романтиков к природе сопровождался возрождением понятия, что история обеспечивает объяснение и цель развития человека. В Volk-интерпретации истории, Volk был исторической единицей, которая стала даром далекого и удаленного прошлого. Поскольку ностальгическая тяга к средневековому прошлому играла кардинальную роль в романтизме, Volk-мыслители стремились противопоставить идиллический средневековый Volk современному фактическому его состоянию. Отнесение корней Volk к отдаленному прошлому, казалось, обеспечивало его также исторической устойчивостью. Наполеон и европейская политическая реакция, которые выступали против национализма, могли победить, но только временно, поскольку Volk, который выдержал испытание в течение столетий, не мог быть ни разрушен, ни навсегда порабощен. Это понятие историчности дало индивидууму дальнейшую связь с ландшафтом и с принадлежностью к Volk. Оно также расширило понятие ландшафта, включая в него не только горы, долины, деревья и поля, но также и легендарные деяния тех, кто жил в пределах этой "подлинной" окружающей среды в течение столетий. Маленькие города, деревни, крестьянин и жители города символизировали связь между историей Volk и слияние его с ландшафтом. Историчность, следовательно, присоединилась к природе в определении Volk и дала ему основу в наблюдаемом явлении. Понятие укорененности было также обогащено историей, в которой оно приобретало более широкую основу: природа и историческая традиция.

Таковы тогда были компоненты идеологии "Volk", основы для способа мысли, отношение к жизни, которая должна была обрести зловещую важность в развитии современной Германии. В сущности, это была идеология, которая оппонировала прогрессу и модернизму, преобразовапшие Европу девятнадцатого столетия. Она использовала и усиливала романтизм, чтобы обеспечить альтернативу модернизму, развивающейся индустриальной и городской цивилизации, казалось, отнимавшей у человека его индивидуальность, творческую суть, лишая его социального порядка, по-видимому, исчерпавшемуся и утратившему жизненную силу. Volk-мысль оживляла социальную структуру, заряжая ее энергией Volk. Одновременно она дала новую жизнь возможности индивидуального самовыражения, делая его частью творческого процесса более высокой жизненной силы. Поскольку эта сила, которая струилась от космоса, передается через Volk, необходимо, чтобы индивидуум был членом Volk-целого. Этот ход мысли ответил на проблему отчуждения от общества путем установления сверх-социального единства, к которому жизненно важно принадлежать. Он также сделал принадлежность к чему-то большему, чем сам человек, положительным достоинством, обязательным для личного спасения. Таким образом, укорененность и в природу (определенную как родной ландшафт), и в историю развития Volk рассматривалась как восстанавливающееся естественное состояние человека, которое преобразует индивидуума в творческое существо, в то же время это состояние также восстанавливает современную нацию согласно модели Volk.

Volk-идеология в том виде, в каком она появилась полностью завершенная к концу девятнадцатого столетия, была близко связана с популяризацией одной из ее центральных идей: специфического и уникального понятия природы и связанной с ним идеи укорененности. С этой основы Volk-мыслью был выработан взгляд на мир. Различию между природой и ландшафтом подвел итог Отто Гмелин, автор исторических романов, в Die Tat, который тогда был одним из основных органов романтической Volk-мысли: "сельская местность становится ландшафтом постольку, поскольку она составляет согласованное целое с ее собственными характеристиками. Но так может случиться только тогда, когда она становится опытом человеческой души, если душа признает ритм сельской местности как свой собственный ритм". Он многозначительно продолжает, сводя природу вообще к отчетливому местному и умопостижимому единству: "Для каждого народа и каждой расы сельская местность, таким образом, становится его собственным специфическим ландшафтом". ¹ Дальнейшая разработка предмета, проведенная накануне Первой Мировой войны, гласит: "Ландшафт - нечто объективное, нейтральное, и обретает ценность только тогда, когда мы видим его через наш собственный дух. Он становится ценностью через силу жизни нашей собственной души, - сосуда, для которого ландшафт становится целью". ² Природа, если быть кратким, должна быть приручена, дикий ландшафт - возвышен. В странах романской группы языков природа сохранила элементы примитивной энергии и снабдила романтиков тем возвышенным соответствием между собой и их душами, которое позволило молодому Берлиозу получить большее вдохновение от Римской Империи, чем от римских музыкальных консерваторий. В Германии, однако, эта энергия была воссоздана, чтобы произвести более определенные эффекты. В пределах контекста немецкой Volk-мысли молодой Берлиоз, возможно, не смог бы быть вдохновлен итальянским пейзажем. Это не была его родная земля, которая лишь одна могла стимулировать сплав душ в творческом выражении.

В приручении природы, Volk-мыслители реабилитировали ее как ландшафт, заполненный флорой, фауной, деревнями и маленькими простыми крестьянскими фермами, существами, которые жили в недрах природы столь долго, что стали неотъемлемой частью сельской местности. В 1896, Фридрих Ратцель, часто цитируемый автор, выразил этот важный пункт явно, когда в разговоре о романтическом пробуждении чувства природы он рассмотрел этот процесс как "только признак увеличившегося знакомства с нашей страной, то есть, с нами непосредственно как Volk. Ибо как Вы могли отделиться от самого бытия [природы] Volk, который в течение половины тысяч лет работал, жил, и страдал на той же самой почве". Он продолжает с тем же настроением характеризовать природу как спонтанную, придавая ей характер и индивидуальность Volk. Отрицая ту мысль, что немецкий ландшафт подобен ландшафту восточной Франции, Нидерландов, Ютландии, Польши, Австрии, и Швейцарии, Ратцель отмечает, что это подобие могло бы быть верным только в случае, "если расценивать ландшафт как просто природу, если видеть в человеке, живущем в его пределах только художественное оформление, незначительную декорацию. " Но, - заканчивает он, - немецкий пейзаж отличен, поскольку в нем "народ записывает свой дух и свою судьбу, как он это делает в своих городах и зданиях". ³

Утверждение Ратцеля было существенно, поскольку он полагал, что исторические корни Volk были неотъемлемой частью природы, что, действительно, они соединились с действительно "подлинными" качествами природы. Эта идея пантеистической интеграции была далее расширена видным историком Генрихом фон Зибелем в его Die Deutschen bei ihrem Eintritt in die Geschichte (Немцы при появлении в истории) (1863), в котором он представил свой тезис, что "источником Германской религии является ничто иное, как глубокое, теплое чувство природы, которое одно вводит этот Volk в человеческую историю и культуру".⁴ Но более известной и влиятельной, чем работа Зибеля, была Wanderungen durch Die Mark Brandenburg (Бредущие через Бранденбург) (1862-82) Теодора Фонтена. Описание Фонтеном Бранденбурга соединило историю, архитектуру, и ландшафт Пруссии в неделимое целое, - людей так же, как землю, которую они обрабатывали и населяли. На высоком литературном уровне эта работа суммировала внутреннюю связь между творческим потенциалом и политикой народа и уникальной природы, которая окружала их и давала им корни. Книга Фонтена была востребована Движением Немецкой Молодежи и, действительно, сохранила свою популярность до сего дня.

Однако, не Фонтен, или Зибель, или Ратцель, а более ранний автор стал нормативным для большой части Volk-мысли в своей работе, поскольку построил полностью объединенное Volk-представление человека и общества, насколько они имели отношение к природе, истории и ландшафту. В его известной Land und Leute (Земля и Люди), написанной в 1857-1863, Вильгельм Генрих Риль обсуждал органическую природу Volk, которая, как он провозглашал, может быть достигнута только при его соединении с родным ландшафтом. Сам Риль, жизнь которого охватила большую часть столетия (1823-1897), был профессором Мюнхенского Университета и, позднее, хранителем античностей Баварии. Подобно большинству людей, с чьими идеями мы будем иметь дело, он происходил из благополучного среднего класса. Риль анализировал различные группы населения Германии в терминах ландшафта, который они населяли. Подлинность естественной окружающей среды была подкреплена похвалой, и ей было приписано порождение в населении таких качеств, как искренность, честность и простота. Культура Volk, укорененного в природу, постулировались как совершенно противоположная механической и материалистической цивилизации. Риль отверг всю искусственность и определил модернизм как природу, изобретенную человеком, и таким образом, лишенную подлинности, которую придает только живая природа. Подобное изобретение - город и его фабрики, например, - рассматривались как не имеющие подлинности и, поэтому, как лишающие население его гармонии. Например, Риль указал на недавно развивающиеся городские центры как на причину социального волнения и демократического восстания 1848 в Хессии.⁵ Для Риля, как и для последующих Volk-мыслителей, только природа подлинна, так как с ней сплавлена сила жизни и историческое значение для Volk. Любое ее искусственное усовершенствование уничтожило бы предопределенное значение природы и, таким образом, лишило бы и индивидуума, и Volk значения и силы для восстановления.

Но Риль пошел далее рассмотрения простого взаимопроникновения природы, Volk и космоса. Он сформулировал важные предписания для общества, которые предусматривает Volk-идеология. Начав еще раз с идеала природы, Риль постулировал неиспорченную сельскую местность как модель для социальной структуры, которой он желал. Он видел в природном контрасте между полем и лесом оправдание тому, чтобы сохранить одинаково естественное различие между социальными сословиями.⁶ Контрасты, которые были неотъемлемой частью неискаженной сельской местности, были признаны основанием для того, чтобы поддерживать различия между социальными классами. Общество, которого Риль желал, было иерархическим по природе и его элементы скопированы со средневековых сословий.⁷ Это отразило романтическую ностальгическую тягу к средневековью и нашло свое оправдание в исторической традиции Volk, расположившегося на своем ландшафте, - идеал, который в представлении реализовался в средние века. Для Риля эта историчность была совершенно очевидна в сети старинных обычаев, которые однажды определили место каждого человека в обществе, - и должны быть воспроизведены снова. Уважаемые позиции господина и крестьянина были фиксированы освященными веками обычаями так же ясно, как природа разделила поле и лес. Риль рассматривал крестьянство и дворянство как два сословия, все еще живущие в согласии с предписанными обычаями и являющиеся, более того, составной частью ландшафта, из чьей почвы они вытянули жребии своих жизней. ⁸

000Эта средневековая и сельская утопия символизирует внутреннее единство людей и ландшафта. Но даже Риль понимал, что для его времени идеал имел вопиющий дефект: он не мог адаптировать сословия, которые присоединились к старинным группам со времен средних веков. В описании изменений и опасностей современного общества Риль сознавал, что старые порядки были радикально нарушены. Для него буржуазия является подрывным элементом, который конкурирует с "чистыми" сословиями. В Die Burgerlishe Geselshaft (Буржуазное общество) (1854) он обвинил этот класс в разрушении античных традиций и, таким образом, разрушении историчности Volk. Более того, этот новый элемент состоял, главным образом, из торговцев и промышленников, у которых не было тесной связи с природой. Но надежды еще остаются. Буржуазия еще может быть усмирена и адаптирована к Volk. Маленький город, который был частью исторического ландшафта в течение столетий, обеспечил рост местных торговцев, оседлых горожан, мелких торговцев. Уважаемые и основательные торговые дома, история которых может быть прослежена издревле вплоть до начавшихся зловещих искажений, могли, поэтому, найти достойное место среди оригинальных сословий. Писатели все более предоставляли этим торговым предприятиям место наряду с крестьянством, обрабатывающим почву. Для самого Риля было аксиомой, что громадное большинство великих людей Германии вышли из либо маленьких городов, либо сельской местности.⁹ С этой точки зрения на основании добродетели античности и твердым достоинствам основательных торговых семейств буржуазия приобрела укорененность и единство с гармоничностью и подлинностью Volk. Многие литературные работы запечатлели средний класс в этом благоприятном свете. Густав Фрейтаг в Soll und Haben (Доход и расход) (1855), наиболее популярном немецком рассказе столетия, написал о таком торговом доме и возвеличил его по сравнению с теми членами дворянства, которые рассматривали свои сословия исключительно как источник силы для поддержания их беспутных жизней, и поэтому с неизбежностью лишились корней.

Найдя место для среднего класса, Риль и последующие Volk-мыслители столкнулись с другой проблемой в своей анализе социального порядка Volk: рабочими. Это был совершенно новый класс, продукт прошлого столетия, который составлял возрастающую значительную часть населения. В отношении рабочего класса Риль представил те же самые аргументы, которые он использовал для буржуазии; рабочие также могли быть приручены и могли приобрести почву. Однако, в одном отношении он ставил их выше торговцев, рассматривая их как подлинное сословие. Это различие разрешало рабочим действовать в согласии, до некоторой степени, с Volk- обществом, так как исторически сословия действовали как единое, чтобы достичь собственных целей. В этом духе Риль похвалил первое из кооперативных домостроительных обществ рабочих Германии и даже хорошо отзывался о кооперативах Роберта Оуэна. ¹⁰

Риль расценил такие кооперативные усилия со стороны рабочих как аналогичные средневековым гильдиям, в которых мастер, подмастерье и ученик были частями предположительно гармоничного порядка. Достаточно типично, что Риль хвалил Роберта Оуэна, прежде всего, за собирание рабочих и управления в одну большую семью, которая работала на его индустриальных предприятиях в Новом Ланарке. Это была не коммунистическая семья, в которой все члены предполагаются равными, но патриархальное семейство, в котором владелец фабрики играл почти такую же роль, какую старший мастер играл в прошлом. Эта теория рабочего класса лишала рабочих характеристик, связанных с промышленными функциями, и стала нормативной для всего Volk движения.

Рабочие превратились в ремесленников так, что они стали более схожи с образом их средневековых коллег. Как ремесленники они стали дружными и укорененными мастерами - сотрудниками, имеющими равную честь, гарантированную древними торговыми предприятиями. Учитывая проблемы современных индустриальных рабочих, Риль защищал реформу не по линии объединения в союзы, а в форме дара - выделения маленького куска земли каждому рабочему. Эта мера предназначена не для улучшения условий жизни рабочего, а скорее, для увеличения его контакта с природой, его укоренения в ландшафте, и таким образом, преобразования его в неотъемлемую часть Volk. Его выгоды он разделил с его товарищами: естественная простота, удаление расстройств, вызванных искусственным городским образом жизни, подлинность эмоций и их свободного выражения и полезное чувство принадлежности к исторически и космически санкционированному целому.

Укорененный в Volk, рабочий вернул бы себе свою индивидуальность и способность к творчеству, и, таким образом, был способен действовать, как средневековый ремесленник, а не как отчужденный современный пролетарий. В глазах Риля и других Volk мыслителей, этот трогательный образ гармонии рабочего и владельца, промышленного рабочего, ставшего укорененным ремесленником, обеспечивает разрешение социально-экономических напряженных отношений, которые периодически рвались. Сотрудничество было оправдано историей, Volk-интересами и жизненными космическими силами, и, следовательно, являлось альтернативой классовой борьбе. Популярность этой идеи росла и получала растущее воплощение во всей по истории Volk-мысли: от Риля в середине девятнадцатого века до Августа Виннига после Первой Мировой войны.

Все же для Риля третий класс, опасный для государства и непригодный к адаптации в пределах Volk-общества, стал существовать. Эта группа, идентифицированная как истинный "пролетариат", состояла из полностью лишенных наследства людей. Риль отличал эту третью группу от "подлинного" рабочего класса, клеймя ее как касту парий, которая не только является неудачным плодом модернизма, но которая непосредственно поддерживала недоброжелательность к Volk. Следовательно, было бесполезно протягивать им руку помощи. Напротив, пролетариат был врагом, который должен быть побежден.

Что мешает интеграции пролетариата в систему сословий, - это его неустойчивость, его беспокойность. Эта группа была частью временного населения, которое никогда не могла пустить сколь либо постоянные корни. В ее рядах состоит миграционный рабочий, который, не имея родного места жительства, не может назвать любой ландшафт своим собственным. Здесь также и журналист, полемист, бунтарь, который выступает против древней традиции, защищает искусственные панацеи и возбуждает людей на восстание против подлинного и установленного порядка. Прежде всего, здесь есть еврей, который по самой своей природе беспокоен. Хотя еврей принадлежит Volk, он не занимал никакой определенной территории и был, следовательно, обречен к отсутствию корней.¹¹ Эти элементы населения доминировали в больших городах, которые они устроили, согласно Рилю, по их собственному образу, чтобы явить свой специфический ландшафт. Однако, это искусственная область, и в отличие от безмятежной укорененности, все, что она содержит, включая жителей, находится в непрерывном движении. Большой город и пролетариат, казалось, соединились в зловещего колосса, который подвергает опасности царство Volk: "господство большого города будет эквивалентно господству пролетариата". ¹²

Такой тогда была угроза, тревожившая Риля так же, как и последующих Volk-мыслителей. В их системе отсчета город служил символом индустриального прогресса и модернизма, которые были отклонены всеми сторонники идеологии Volk. Он совершенно противоположен укорененности в природу и, поэтому, противоположен духу Volk. Что еще хуже, он представлял достижения пролетариата; это было конкретным выражением неугомонности пролетария. Боязнь вторгающихся городских центров стала синонимом предчувствия тревожной быстроты, с которой пролетариат увеличивался в числе и самоутверждался. Образ города всегда вызывал в воображении страх перед беспочвенными элементами, их несовместимостью с Volk и антагонизмом иностранцам или иностранным культурам. Мыслители Volk видели предзнаменование интернационализма в быстром расширении городов. Риль, которому приписывали это апокалипсическое видение, критиковал большие города за желание стать международными городскими центрами, достичь равенства со всеми большими городами в мире и сформировать сообщество прибыли. Риль боялся, что в пределах такого союза "мировая буржуазия" и "мировой пролетариат" признают их взаимную совместимость и осуществят сюзеренитет в мире, в котором все, что было естественно, будет разрушено, особенно сословия.¹³

Эта враждебность к городу была неотъемлемой частью подъема Volk-мысли. Время от времени она была выражена в лозунге "Берлин - владение евреев", или в замечании другого автора, что "города являются могилами германизма".¹⁴ Только когда большие города были опустошены во Второй Мировой войне, этой враждебности пришел конец. Тогда, в 1944 году, Йозеф Геббельс сделал заявление, которое непосредственно демонстрировало глубину и продолжительность антигородского влияния на Volk-мысль: необходимо уважать ритм жизни в больших городах, которые пережили бомбежки. "Здесь жизненные полномочия нашего Volk поставлены на якорь так же надежно как в крестьянстве". ¹⁵ Действительно парадоксально, что только с собственным уничтожением города достигли равного идеологического статуса с почвенным крестьянством.

Такие идеи гарантировали Рилю место в истории Volk-мысли. Хотя суждения многих известных людей были неверно истолкованы и мысли искажены экстремистами более позднего этапа Volk-движении, с ним так не произошло. Такие поверхностные по пониманию действия, как основание Союза Риля (1920) и приза имени Риля в немецком Volkskunde (1935), только символизировали собою глубокое влияние этого человека. Ссылки на Риля и повторные провозглашения его идей рассеяны по всей истории движения Volk. Его уважали за приведение к стандартной форме многих из основных предписаний Volk-идей. Он был пионером в ограничении космического духа в пределах границ Volk. Он также ограничил концепцию романтизма о бесконечности форм индивидуального выражения, когда отверг беспокойность, специфическую для истинных мистиков, которые стремились связать свои души непосредственно с создателем. Вместо этого он подчеркнул, что сама жизненная сила, которая содержится в индивидууме, требует почвы и ненавидит движение. Это ограничение стремления индивидуума, возможно, объяснялось влечением, которое он испытывал к тем, кто хотел связать себя с более высокой действительностью, и, в то же самое время, найти покой в быстро изменяющемся обществе. Действительно, это был наиболее основательный и наиболее оцененный его вклад в движение Volk. Ведущий немецкий педагог, защищая национал-социализм, подвел итог этому чувству спустя почти столетие после Риля: "С победой национал-социализма ограничение на динамический дух человека сначала пугало нас, а позднее стало восприниматься спокойно. Свобода, за судьбу которой мы боялись, обновлена, поскольку она выросла из тесного единства сознания Volk и культуры; наш мир чувства нашел выражение".¹⁶ Мысль Риля стала символизировать конец опасению отчужденности и хаоса, так как она заместила их Volk-чувством индивидуальности через принадлежность. Volk был преобразован в сосуд космического духа и содержал в себе определенные социальные пределы.

В этой формулировке Volk-идеологии понятие крестьянства стало играть кардинальную роль. Сам Риль с надеждой наблюдал, как немцы начали чувствовать, насколько крестьянство важно для нации. Писатели пророчили то, что государственные деятели отказывались видеть собственными глазами: через романы и истории деревенской жизни крестьянство стучало в двери политической власти. Риль стал верить, что через такую литературу влияние крестьянства становилось реальной политической силой, и что процесс национального вырождения, все же, может быть приостановлен. ¹⁷ Действительно, к середине девятнадцатого столетия, немецкая литература все более начала прославлять крестьянина как самого близкого к природе человека и, поэтому, самого близкого и к космосу, и к Volk. Писатели устраивали действия своих романов на фоне родного ландшафта. Поэтому Дросте Хульстоф сделала Westphalian Heide специфической областью сюжетных линий своей беллетристики, и Адальберт Штифтер, другой знаменитый автор, поместил действующих лиц своих произведений среди Богемских гор. Изображая крестьянина как Volk-героя так же, как идеального немца, Бертолд Ауэрбах (1812-1882) стал самым влиятельным летописцем жизни крестьянина. В своих историях он подчеркнул привлекательную простоту крестьян с их почтительным чувством традиции и их близостью к природе. Он связал эти качества с достоинствами честности, простой цельности и любви к семье. Этот список достоинств был частью Volk веры в то, что самые близкие к почве были наиболее подлинными людьми, так как они одни - часть природы и исторического ландшафта Volk; только они настроены на дух жизни.

В текстах Ауэрбаха пантеистическая сила жизни приобретала религиозный подтекст. Изображая одного из крестьян как "реального немца", Ауэрбах говорит о нем, что "даже сегодня он - простой и справедливый человек, лояльный и исполненный верой". ^I8 Эта вера, которая должна выразиться простым и справедливым человеком, иллюстрируется в одной из историй Ауэрбаха пастором, который благоприятствовал духовным потребностям крестьян. Вполне хороший человек, "чистый и красивый характером", как Ауэрбах его изображает, - помощник неизменно настроен оппозиционно протестантской ортодоксальности, полагая, что истинное Христианство исключительно означает владение "освященным сердцем". Своей недогматической верой пастор способен приручить даже самых диких и наиболее непослушных крестьян. Простота его религии также позволяет пастору жить и работать среди простых и хороших крестьян на равном основании и насыщать жизнь героев-крестьян той же самой недогматической верой.¹⁹ В то время как работа Ауэрбаха представляет только раннее литературное выражение сплава достоинств крестьянина и веры, более поздняя Volk-мысль более явно объединила прославление крестьянина с простой сердечной религией, христианством, не отягощенным теологической ортодоксальностью и, таким образом, свободного соединиться с духом жизни, проистекающим из пантеистического космоса.

Работы Ауэрбаха, однако, передают другой ранний аспект Volk-мысли. В его историях, добро и милосердие всегда побеждает зло. Провозглашаемые им достоинства и свойства его характера являются мирными по своей природе и одобряемыми всеми людьми. Но с годами в этом же столетии авторы стали наделять своих героев-крестьян дополнительным моральным отличием, - достоинством грубости, делая их менее привлекательными, чем мужчины и женщины у Ауэрбаха. Элемент силы, даже жестокости, был введен в характер "идеального немца".

Юрг Йенатш, крестьянин - герой романа того же названия Конрада Фердинанда Мейера (1876), относится к тем националистам, которые хранили в себе семена Первой Мировой Войны. ²⁰ В этом есть много правды. Йенатш поклонялся силе, желал смерти своим врагам и старался выполнять" это желание любыми и всеми средствами". Хотя Йенатш благородно и справедливо боролся только ради швейцарской независимости, акцент на необходимом насилии был столь искажен, что сила из допустимого средства преобразовалась в цель, желательную саму по себе. Сила, которая ранее вызывалась только при чрезвычайных обстоятельствах, теперь стала положительным и постоянным достоинством.

В самом известном крестьянском немецком романе "Оборотень" (1910), Герман Лёнс, в конечном счете, поднял прославление грубой силы до определенной высоты. "Волки" Лёнса были крестьянами, которые, принимая факт, что грабеж и мародерство стали законом земли в течение Тридцатилетней войны, выполнили приговор, вынесенный ими их врагам и врагам Volk. Здесь есть некоторая историческая неправда, учитывая ужасное время, которое описывает Лёнс. Но с развитием сюжета романа становится все яснее, что жестокость крестьян не требовалась исключительно для самозащиты, но что она представляла одно из их действительных и подлинных достоинств. Кровожадные дела окутаны аурой удовлетворения, как в момент повествования, когда крестьянин вспоминает дни оборотней как "столь ужасные и, все же, столь и прекрасные". ²¹

Тип крестьянина, который становится символом действительно Volk-индивидуума, не только воплощает достоинства простой справедливости и доброты, но также и очарования силой. Это было существенным изменением, возможно, связанным с неудачей тех, кто стремился реализовать Volk, но чьим надеждам непрерывно мешал увеличивающийся темп индустриализации. История крестьян, которые защищались от бандитов и мародеров Тридцатилетней войны, вполне могла быть предназначена, чтобы иллюстрировать героическую Volk-индивидуальность, защищающую истинный порядок от нашествия материалистического и индустриального общества.

Эта эволюция образа крестьянина, однако, также символизировала сплав чего-то очень основательного в природе с Volk-героем. Она прославляла не только сельскую, но также и, что более существенно, примитивную цивилизацию. В этом случае историческое, подлинное было связано с примитивизмом, который один имел силу достаточную, чтобы разоблачить видимость искусственной цивилизации: "Что есть культура, какое значение имеет цивилизация? Тонкая декорация, под которой живет природа, ждущая появления трещины, и тогда способная оттуда вырваться". ²² Трещина открылась с распадом общества в течение Тридцатилетней войны. Крестьяне обнаружили свои агрессивные, воинственные инстинкты и прорвались через добавленный слой цивилизации. Автор разрешает им смотреть сверху вниз на другие классы населения и говорить буржуазии и рабочим: " Я - дерево, и вы - листья, я - источник, и вы - поток, я - огонь, и Вы - его отражение". ²³

В Volk-мысли образ дерева постоянно использовался, чтобы символизировать силу крестьянина из Volk с корнями, поставленными в прошлом, в то время как крона стремилась к космосу и его духу. Тот же самый символ был легко преобразован, чтобы представить крестьянина как фаустова человека, постоянно стремящегося связать себя с духом жизни. Дитрих Экарт (Dietrich Eckart) - человек, который оказал самое большое влияние на Адольфа Гитлера непосредственно в послевоенные годы, адаптировал Пер Гюнта именно с такой идеей в уме. Хам-крестьянин из оригинальной пьесы стал в руках Экарта, простым, рыцарским и подлинным человеком, борющимся за спасение и предающимся космическому духу. С дополнением фаустова аспекта, характер идеального крестьянина был завершен. Укорененность и близость природе охватила простые социальные достоинства так же, как элементарную силу, полученную из примитивизма. Результат был моделью Volk-героя, который один, согласно Volk-идеологии, мог разрушить комплекс современного общества.

Поскольку Volk-герой был конкретно воплощен в этой манере, то и враг изображался в такой же. В начале движения Риль определял беспочвенный пролетариат как антагониста. После него образ стал еще более твердо сосредоточен на еврее. Популярная литература, главным образом - романы (которые продавались миллионами), изображала враждебного еврея в стереотипах с растущей неприязнью. Крестьянские романы в увеличивающемся объеме изображали еврея как перемещающегося из города в сельскую местность, чтобы лишить крестьянина его богатства и земли. Это было наиболее коварным развитием, так как еврей лишением крестьянина его земельной собственности разъединял его связь с природой, Volk и силой жизни, и, таким образом, неизбежно вызывал его смерть. Одна из самых важных книг этого жанра будет служить иллюстрацией: Вильгельм фон Поленц Buttnerbauer (Крестьянин из Буттнера) (1895),- книга, с которой Гитлер связывал особое влияние на свою мысль. Основы ее сюжета были обычными. Крестьянин становится должником еврея и теряет свою землю. Еврей продает собственность промышленному магнату, который, в свою очередь, строит на ней фабрику. Герой-крестьянин совершает в конце самоповешание; его глаза почтительно сосредотачиваются на принадлежавшей ему ранее земле, которая вскоре исчезнет под механизмами и фабриками: "глаза, которые вылезали из орбит, уставились на землю: землю, которой он посвятил свою жизнь, которой он продал свое тело и свою душу". ²⁴ В этой обстановке еврей был отождествлен с современным индустриальным обществом, которое искореняло крестьянина, лишало его своей земли, вызывало его гибель, и, таким образом, разрушало наиболее подлинную часть Volk. Однако враждебность к еврею имела дальнейший компонент, связанный с ненавистью к нему как представителю индустриального общества (в конце концов, были также и немецкие аристократические капиталисты), его агенту, который вошел в прямой контакт с крестьянами. И, конечно, он был иностранцем. В этой концепции роли еврея, древесный символ крепкого, укорененного крестьянина выполнял заметную функцию; еврей обычно изображался как змея у корней дерева, стремящаяся его уничтожить.

Этот образ напряженности между евреем и крестьянином базировался не на пустой абстракции, но имел некоторую основу, хотя и небольшую, в конкретной действительности. Еврей функционировал как посредник во многих из сельскохозяйственных областей Германии. Обычно в круге его функций как торговца скотом или торговца мелкими изделиями было вхождение в контакт с крестьянами, которые полагались на его услуги или товары. Как ростовщик он был ненавистен больше всего, когда крестьяне при самых больших финансовых трудностях полагались на него, чтобы преодолевать их, как после плохого урожая. В этой роли еврей заполнил потребность в экономической структуре многих областей и представлял особую и отдельную экономическую действительность в пределах мира крестьянина. Крестьяне были его должниками, и в плохие времена, без сомнения, он собирал свои долги юридически путем выкупа. Было много щедрых и благотворительных евреев, занятых в такой торговле; однако, обремененному долгами крестьянину еврей представлялся наиболее легко опознаваемым и непосредственно присутствующим элементом жадной власти современной капиталистической цивилизации. Учитывая эти условия, не случайно то, например, что первое действительно популярное организованное антисемитское движение возникло в преобладающе сельскохозяйственной части Хессии (Hesse) под лидерством Отто Бекеля. Также неудивительно, что большая организация земледельцев, Bund der Landwirte (Союз Фермеров) была и Volk, и антисемитской одновременно. Таким образом, роль еврея в обществе, хотя и в преувеличенном и искаженном виде, идентифицировала его как врага крестьянина, и поэтому также считалась причиной неудач немецких людей. Volk-средство живо описывается так: если бы змея могла быть удалена из корней дерева, оно процветало бы, и сила Volk прекратила бы иссушаться.

Будучи врагом крестьянина, еврей также рассматривался как воплощение беспочвенности, силы наиболее антагонистической Volk-ценностям. Действительно, беспочвенность еврея, бичуемого Рилем и другими, была ключом к его истинному характеру, который делал его врагом Volk. Все усиливавшиеся нападения на поэта Генриха Хайне в конце девятнадцатого столетия заслуживают внимания в этом контексте, поскольку Хайне стал символизировать беспочвенность еврея как противоположность укорененности Volk. В таких обвинениях как "Никто никогда не знает, с нами ли он", - постоянная вопросительная интонация, расследование и критический аналитический рассудок Хайне стали объектом нападений. Провозглашенный им поиск решений современных проблем, который состоял в последовательном улучшении общества, рассматривался Volk-мыслителями с отвращением. В их умах эта сооруженная защита произвольного изменения в направлении модернизма. Генрих фон Трайчке даже дошел до обвинения Хайне в том, что тот подготовил путь революции 1848 года. ²⁵ Современное общество, введенное такой либеральной революцией, стало отрицанием всех Volk-ценностей; оно представляло беспочвенность из апокалипсического видения Рилем вторгающихся больших городов.

Для защиты изменения Хайне демонстрировал неудовлетворенность прошлым и повел нападение на чтимую историчность Volk. Хуже того, такая позиция временами шла против эстетических ценностей Volk. Беспочвенность Хайне, это ясно чувствовалось, не позволяла ему удовлетвориться знанием "могучего, хорошего, и красивого"; вместо этого, он желал знать только превосходную степень, "самый мощный, самый красивый, и лучший". ²⁶ Это было опасной (так у автора! - я) самонадеянностью. Поскольку, согласно Volk-ценностям, хорошее и красивое были результатами самоидентификации человека с космосом через посредство Volk, который как "высшая действительность" установленная в античности и историческом прошлом, не мог измениться, как природа не может изменить свою сущность.

Volk-критики видели в Хайне недостаток почтения. Они потребовали уважения к историческим проявлениям космических сил и духа жизни, который эти силы воплощали. Постоянная неудовлетворенность означала непочтительность, кощунственную позицию. Действительно, один Volk-критик изобразил Хайне как еврея, стоящего непочтительно держащего руки в карманах перед картиной Мадонны. ²⁷ Хайне был, таким образом, связан с поверхностным материализмом, который игнорировал существование "высшей реальности". Его позиция еще раз символизировала беспочвенность и постоянное стремление к изменению.

Как ни странно, в некотором смысле, в то время как Хайне был осужден как вдохновитель революции, мыслители самого Volk считали существенным, чтобы современное общество подверглось революционному изменению. Однако Volk-движение защищало не близкий Хайне вид изменения или социальных целей. Их идея революционной динамики была сосредоточена на крупном прорыве примитивных сил природы и духа жизни в существующее общество, радикальное преобразование, которое оживило бы Volk. Это изменение не стремилось "к самому лучшему и самому красивому", но просто явило бы вечно хорошее и красивое. Эти ценности всегда существовали и проявлялись в идиллическом прошлом; они должны были только быть реализованы снова в обществе, способствующем их росту. Хайне был обвинен в защите модернизма, в то время как Volk-движение стремилось восстанавливать общество, которое было санкционировано историей, укоренено в природу и общалось с космическим духом жизни. Они не были новыми силами или чем-то неизвестным, но реальностями, затененными тем обществом, которое Хайне так ясно символизировал. Это было желанная революция. Современная неугомонность должна была быть отменена почвенностью, которую символизировал герой-крестьянин. Чтобы достичь ее, было необходимо только истребить змею в корне дерева, и для людей нужно было вернуть их самоидентификацию в пределах Volk-идеологии. Тогда Volk явился бы победителем.

Начальные силы Volk-мысли не остановились на очерчивании его героев, врагов и целей. Движение развивалось быстро, добавляя к основной структуре много новых сторон при внесении необходимых исправлений. Действительно, оно приобретало собственную динамику. Идеология была преобразована в Германскую веру, - это достижение, за которое несут наибольшую долю ответственности два человека: Пауль де Лагард и Юлиус Лангбен. Анализ их мыслей покажет, как Volk-идеи быстро распространялись среди населения; этот процесс вел, в конечном счете, к их триумфу над всеми другими идеологиями.

 

Русский Дух.

Обновлено 14.10.04.