Возврат к начальной странице сайта.
По прочтении прошу откликнуться в гостевой книге.
Подлинным сокровищем общения является то внимание, которое мой собеседник уделяет моей персоне с тем, чтобы я смог увидеть, пусть и негативную по содержанию, но истину о самом себе.
Как меня отличить от вас?
Вы.
Столько вас... Вы жметесь друг к другу, чтобы 'не пропасть поодиночке'. Готовы идти на кровосмешение и родственные браки, лишь бы быть отдельно, жить поодаль от 'русского океана'. Вам лучше смотреть в телевизор, чем на эти заурядные лица. Приторно схожие люди - население заПаршевевшей России. Хочется удавиться от заурядности.
Собственно, Вы не считаете себя исключительными, особенными, нет в вашем демократическом поведении высокомерия и гордыни. Такие же, как весь остальной мир. Просто, совсем не похожи на среду, на общий фон, на местное большинство - аборигенов.
Для вас, уж если смотреть в телевизор, так чтобы там всего этого народа было поменее, чтобы не так бросался в глаза, как на улице. Лучше вам видеть такую пропорцию русских, как в среднем во всем мире: процент - два, не более.
Исключением, конечно, вы не являетесь, но в жизни стараетесь учитывать и компенсировать образовавшийся количественный перевес великодержавных шовинистов. Хотелось бы посмотреть, как бы последние запели, если бы в пропорции их было столько, сколько есть нанайцев или эвенков. Поможем эвенкам! Скрасим разительное ущербное и несправедливое отличие нанайцев!
Пусть русских много, но не позволим им заполнять все руководящие должности, чиновные кресла. А вдруг они, шовинисты, начнут кочевряжиться, требовать себе больше и больше. Так легко им было бы, если бы мы не бдели, начать качать права, добиваться преимуществ. Тогда совсем одиозной станет русская порода, нахальной и кичливой. Для русского же морального блага, для совести лучше, если бы дармовые блага и пенсии, властные полномочия передавались бы не им, а людям другой национальной принадлежности.
Вы полагаете, что нам невдомек неприличность в наше время быть большинством. Это похоже на то, как если бы некто добивался своего массовым присутствием, шапкозакидательством, гуртом. Хотя бы браками своими вы решили противостоять обычному и привычному численному преобладанию. Наглость какая-то, фу.
С вашей точки зрения русский язык стал основанием для какого-то нашего чванства. Дескать, мы удумали, что не у всех такой язык, не все располагают собственным сокровищем. Положим, язык не приватизируется одними русскими: он - для всех. Да и распространять его слишком не стоит, - можно кого-то обидеть. Не стоит потому так уж за произношением и синтаксисом гоняться: не велика важность. Французы и немцы - все уже картавят. Чего особенного? Что же, люди с дефектами речи страдать должны? Некрасиво указывать другим на их недостатки. Ведь, согласитесь, речь и картавого человека при желании вполне можно понять. Вот в желании-то все и дело.
Вы полагаете, что каждая личность имеет право говорить в эфире, выступать на радио. Также должно быть право и на телевизионные выступления. Ничего, если человек получил заметную травму,- это же свободный человек, все-таки. Что же - из-за травмы, родового дефекта или случая ему страдать теперь всю жизнь?
Вам ясно, что русским нетрудно убедиться в неосновательности и невозможности самодовольства. Одни провалы реформ чего стоят. Куда нам с печки да с сошкой и ложкой в Европу.
Вы никакие и не хотите потерять свою никак в терминах не представленную уникальную индивидуальность. Необязательно же требовать от индивидуальности, личности типичного, общего названия, принадлежности. Слабые, находящиеся в социальном меньшинстве нуждаются в "идентичности", общеизвестной общности, коллективности. Это во многом дань пропаганде и продвижению своих социальных интересов. Сильные, действительно самобытные и уникальные личности в этом не нуждаются вовсе.
Я.
А я, должен сказать откровенно, предпочитаю располагаться среди тех, кто мне близок по духу. Заметьте, что это условие означает ровно столько же, сколько и фраза: "...кому я близок по духу". Не собираюсь описывать, что чувственно и в восприятии означает такую близость, насколько близость эта воспринимается в моем сознании. Но кампания далеких, чуждых людей - это, своего рода, ссылка и каторга, подобная тем условиям, куда выселяют отверженных и вопиюще, очевидно отвергающих элементарные общепринятые нормы общественного бытия.
Конечно, духовное непонимание - это не болевые страдания и лишения, не наказание
в физическом смысле. Но непонятное и чуждое окружающим мое духовное стремление превращает меня в чудака и понуждает меня оправдываться и искать повода вписаться со своими стремлениями в общий ход жизни, принятой среди чужих мне людей. Чужбина в том и состоит, что эмигрант ставится автоматически в такие условия, что свои душевные стремления он постоянно обуздывает и оправдывает. Натурального и безрефлексивного существования здесь быть не может.
Можно увидеть в факторе духовной близости и те пределы, в которых иммигрантская жизнь явно налагает путы, ограничивает человека. Безусловно, что тот, кто руководствуется в действиях своих сугубо материальными запросами, исключительно бытовым содержанием, приспосабливается к среде, вещественной и социальной, своего бытия, - тот не испытает неудобств, не придет в конфликт со средой, кроме случая иждивенчества - физической немощи или болезни. Напротив, творческое начало, особый собственный внутренний порыв, влечение, идущее изнутри, а не
снаружи, и может только прийти в конфликт с общепринятой, если такая имеется, созидательной атмосферой, без которой не существует ни одна нация, и которая у каждой нации своя. А нивелировка различий национального содержания у разных наций говорит об угасании его у каждой, а не о сближении его у всех наций.
Также понятно и почему всякое национальное отличие исчезает из понимания 'европейца'-англосакса. Поскольку никакому творчеству в жизни места не оставляют, а все виды деятельности сводят к перестановке вещей и смене их владельцев, всякое отличие старого и нового хозяина вещи - продавца и покупателя, - совершенно ничтожно. Эти отличия можно сравнить с тем, как отличаются старые и новые координаты одного движущегося тела в физическом воззрении.
Мое предпочтение, выраженное выше, могут интерпретировать как выражение комфортности и, потому, исключительно субъективное, следующее некоторым или скрываемым, или плохо осознанным побуждениям. И в итоге бездуховное понимание человека в целом отчетливо ведет нас к известной американской точке зрения, что географическое место определяет облик и склонности человека. Остается только удивляться, почему упомянутая традиция 'географического' понимания человека не
отвергается свободно мыслящими людьми с той же последовательностью и тщанием, как и презреваемая идея этногенеза Льва Гумилева.
Можно ли сказать, что я люблю своих и быть среди своих, близких по духу людей? Сравню вопрос с рядом подобных. Люблю ли я дышать безмятежно полной грудью? Счастлив ли я ощущать здоровое состояние мышц ног при ходьбе? Стремлюсь ли я к ловкому и быстрому достижению своих целей? Симпатично ли мне и предпочитаю ли я, чтобы меня понимали, чтобы мое творчество понимали и оценивали те, для кого это творчество содержательно в том же смысле, что и для меня самого?
Здоровье - это не цель, а условие и обстоятельство жизни смертного человека. Оно, как и иные условия, является предметом моих созидательных усилий, кроме случая, когда я занимаюсь собственным телесным состоянием, что есть сугубо личное и интимное. Условие же и обстоятельство становится предметом особого внимания не само по себе, а в случае их изменения, например, при утрате здоровья, свободы перемещения и т.п. Сам предмет моего творчества, моя цель
более всего выражают то, что я люблю. Другие подобные мне люди - это другие субъекты, другие зрители либо участники других творческих дел. Мое отношение, любовь или, наоборот, неприязнь к ним - это другое мое содержание, другая моя сторона, ибо творю я для себя и общаюсь для себя же. Другими словами, близкие мне - они подобны мне самому, как бы я к ним и к себе ни относился.
Тяга к чему-либо проявляет себя в переживаниях, положительных или негативных, в ходе попыток продвинуться к желанному. Так и восприятие и отношение к себе, к содержанию собственной духовной личности выражается в отношении к духовно подобным, что весьма отдаленно напоминает сентиментальное 'душевное'и чисто пассивное восприятие предметов быта, животных, природы.
Насколько груба и бессодержательна аналогия, пытающаяся отождествляющая человека с собачкой, кошечкой или куколкой! В этом понимании любви глубоко прав был русский мыслитель П.Е.Астафьев. Не смешивающий все и абстрактный, всегда сугубо позитивный и сладкий гуманизм к двуногим без перьев с мягкой мочкой уха, а конкретное и предметное отношение к близкому по духу человеку раскрывает дух, самоотношение личности.
И потому, кроме крика в минуту страсти, меня выражает то целое во мне, что независимо от наличия или отсутствия рефлексий сопутствует моей воле и переживаниям, знаниям. Я русский.
Лишь в том случае творчество нейтрально по отношению к духовному родству, когда его предмет не связан с духовным содержанием, если оно относится к вещам. Но даже и знания о предметах мертвой природы давно прониклись тем сложным содержанием рационального ума, пониманием истины, которые столетиями наращивала европейская образованность. И здесь бездуховному началу бесполезно пытаться вести поиски. Единственная область, оставшаяся за недуховным, т.е., бездуховным
познанием, - это языческая традиция оккультного знания о человеческом теле. Это знание взращивалось вне Европы, давно отвергнувшей для себя этот путь. Не таково ли и предпочтение и русских людей?
Русский дух.
---------------------------------------------------------
Национальное самосознание или “национальная идентичность”?
(письмо-отклик на статью Русского духа “Как меня отличить от вас?”)
Уважаемый Русский дух!
Прочитав (и перечитав) Ваше размышление (которое, по причинам, указанным ниже, уместнее назвать “Как нас отличить от вас?”), я хотел бы высказать некоторые соображения и по самому размышлению, и по его “предмету”.
Первое соображение (или, скорее, замечание) я назвал бы “приятным упреком” в Ваш адрес. Мне кажется, что “их” Вы понимаете не слишком глубоко – и это, вообще говоря, хорошо. Сейчас объясню, почему, но сначала уточню: ниже я буду говорить прямо об евреях, хотя правильнее говорить о тех, кто по различным (часто весьма загадочным) причинам усвоил “еврейский дух” – то есть характерную для евреев ориентацию на определенные идеалы и ценности, их типичные “нормативные” реакции на других людей, а также, естественно, и специфическое “самосознание” евреев.
Итак, почему я считаю “добрым знаком” Ваше не слишком глубокое понимание евреев? Просто потому, что достаточно глубоко понимают евреев, на мой взгляд, только люди, которые весьма основательно и близко, даже, в определенном смысле, “интимно”, знакомы с духовно-душевным складом еврейства. Порою это – сами евреи “по крови”, но именно евреи, познавшие себя и правдиво рассказавшие о том, что им открылось. Один из ярких примеров: Отто Вейнингер, автор книги “Пол и характер” (не случайно главу этой книги, посвященную евреям, выбросили из современного переиздания русского перевода начала ХХ века). Далее, это “неевреи”, даже “антиевреи” по убеждениям, но с какой-то частицей (нотой, оттенком – не более того) “еврейского духа” в них самих. К числу таких людей я отношу В. В. Розанова, для которого еврей – поистине “возлюбленный враг”. Наконец, это просто те люди, которые в силу жизненных обстоятельств по-настоящему основательно изучили еврейский характер (например, Х. С. Чемберлен и Рихард Вагнер – хотя “обстоятельства” у них были весьма разные).
Вы, Русский дух, как мне представляется из вашего размышления, всего этого благополучно избежали – и потому Ваши суждения о “них” если порою и верны, то все равно, по сути, поверхностны. Конечно, то важное, что лежит на поверхности, Вы ясно видите: евреи “жмутся друг к другу” и всегда живут, по существу дела, “отдельно” от других народов, даже готовых с ними полностью “слиться”, предлагающих им полную “ассимиляцию”. Внешне часть евреев принимает такое предложение – но только внешне, и никогда (или, по крайней мере, предельно редко) внутренне, по-настоящему искренне. Еще раз повторю: под “евреями” я имею в виду всех, кем владеет “еврейский дух”;например, Вл. Соловьев “допускал к своей персоне” только тех, кто ему духовно подчинялся, причем безоговорочно, а едва замечал “недостаточное” подчинение, проявление духовной независимости (от себя – и тем самым от своего “внутреннего еврейства”), так сразу решительно отталкивал даже “самых близких” друзей (Л. М. Лопатин испытал эту “установку” Соловьева больнее всех других, но, к сожалению, так и не понял ее принципиальный характер ).
Повторяю, что это качество евреев (кто-то, даже, кажется, из евреев “по крови”, метко назвал его внутренним гетто, в которое евреи сами себя помещают) Вы, так сказать, зафиксировали в первой же строке. Дальше я невольно ждал объяснения этого очевидного качества (настолько очевидного, что и евреи из тех, кто поумнее, не считают нужным его особенно скрывать). Но вместо объяснения Вы стали описывать (причем с несколько “замысловатой” иронией) взгляд евреев на русских. Но, во-первых, этот взгляд, как совершенно Вам чуждый, Вы излагаете не очень-то вразумительно (и часто – стилистически неудачно, поскольку это не Ваш стиль). А, во-вторых, разве в отношении евреев именно к русским суть дела? Знаю, что так считают многие наши “патриоты” и даже “националисты” – но считают, как мне кажется, совершенно ошибочно. Конечно, евреи всегда ищут виноватого (отсюда и их стремление поддержать в людях сознание вины; вспомним, что тот же Вл. Соловьев вообще отождествлял сознание как таковое…с признанием вины, обыгрывая, в полемике с П. Е. Астафьевым, обыденное значение слова “сознаваться”). Но такой поиск для евреев – лишь прием (пусть и “стратегический”), чтобы скрыть суть дела, которая в них самих.
Казалось бы, в последнем абзаце первой части Ваших заметок Вы к этой сути подходите. Но с ее “расшифровкой” я не могу согласиться – по крайней мере, в том смысле, в каком я ее понял. А понял я так, что на Ваш взгляд евреи то ли являются, то ли представляют себя некими последовательными сторонниками “уникальной индивидуальности” человека; индивидуальности, которая не нуждается в каком-то “общем названии”. Но, во-первых, для “уникальной индивидуальности” никакого “общего названия” и не бывает. Во-вторых же, евреи, когда им это нужно и выгодно, весьма охотно выпячивают свое “еврейство”; пример тому – вечные жалобы на чьи-то происки против евреев вообще (а не каких-то “уникальных” евреев).
Другое дело, что в упомянутом абзаце можно уловить (но только уловить!) очень важную мысль: евреям чужда идея подлинной связи, которая существует в человеке между его уникальной личностью и его же “общей” (хотя вернее сказать – особенной, типичной и т.д.) народностью. Но и эта мысль (если она в Вашем тексте действительно есть, а не “вычитана” мною) фактически перевернута у Вас с ног на голову. Последнюю фразу указанного абзаца (перечитайте ее, пожалуйста) можно понять только так, что еврей отвергает народность (или национальность) во имя “самобытной и уникальной личности”. На мой взгляд, все ровно наоборот: “личность” еврея находится в рабстве у его “народности”, у его рода и
племени. Я беру, в данном случае, понятия личности и народности в кавычки именно потому, что у типичного еврея глубоко искажено сознание их подлинной связи. Личность, по выражению Гете (которого цитирует Н. Г. Дебольский во фрагменте, напечатанном когда-то в “РС”), это “высший плод”, вершина народности; а “личность” в рабстве у “народности” – это фактически отрицание и личности, и народности. Короче, Ваша заключительная (по “теме еврея”) мысль представляется мне то ли просто неверной, то ли крайне неудачно выраженной.Подводя итог (по указанной теме), я бы сказал так: у еврея, типичного еврея (ибо исключения здесь, как и везде, есть) настоящее самосознание (которое, повторю, есть сознание своей личности в связи со своей народностью) практически отсутствует; его подменяет самообман, тот основной самообман, из которого уже вытекает стремление обмануть и других. Разобраться в этом самообмане, действительно, не просто. Да и нужно ли? Не важнее ли сначала ясно понять (если угодно, подвергнуть основательной “рефлексии”) свое самосознание, самосознание русского человека? К теме русского человека Вы переходите во второй части Ваших заметок – и хотя их тон и смысл воспринимается уже совершенно иначе, сам выбор подхода – от чужого к своему, родному – сказывается,
на мой взгляд, и здесь.Действительно, разве не начинается вторая часть Ваших размышлений, призванных теперь выразить позицию русского человека, – с положения, логически тождественного тому, с которого начиналась характеристика (или условная “самохарактеристика”) еврея? Евреи “жмутся друг к другу” – а русский человек “предпочитает располагаться среди близких по духу”. Но разве логически это не одно и тоже, не имеет “общим знаменателем” стремление быть среди своих? Конечно, в близости русских людей Вы подчеркиваете духовный фактор – но где у Вас доказательства того, что подобного фактора (естественно, со своим особым характером, “духовным типом” или “типом духовности”) нет у евреев? Голословное отрицание здесь не поможет, здесь нужны серьезные аргументы – а Вас их не видно, поскольку в первой части Вы фактически “вынесли за скобки” вопрос о внутренней сущности еврейства, свели все ко взгляду евреев на посторонних им русских людей. Да, это мерзкий взгляд – но разве не скажут евреи то же самое о нашем взгляде на них? Эмоции (и ярлыки, эти “вечные спутники” безотчетных эмоций) здесь не помогут – здесь нужна четкая философская логика. Есть ли подобная логика в самой ответственной части Ваших размышлений?
Сразу замечу: здесь встречаются совершенно верные отдельные суждения, например, такое: “нивелировка различий национального содержания у различных наций говорит об угасании его у каждой (из них), а не о сближении его у всех наций”. Но в общем и целом Ваша попытка прояснить своеобразие русской духовной жизни оставляет чувство неудовлетворения, а часто – просто несогласия. Например: Ваше утверждение, что в духовной жизни “обязательность
рефлексий” – “отвратительна”. Извините, уважаемый Русский дух, но сами Ваши размышления – это именно “рефлексии” (если только Вы не понимаете термин “рефлексия” как-то уж слишком “специфически”), причем “рефлексии”, внутреннюю обязательность которых Вы, несомненно, сами же испытываете. Действительно, “рефлексия”, в философском смысле слова, всегда имеет место там, где мы не только нечто переживаем, но пытаемся разобраться в характере нашего переживания. Что же здесь “отвратительно”? Это просто признак духовной зрелости. А “натуральное и безрефлексивное существование” – это вовсе не синоним духа, а скорее – его противоположность.Судите сами. В духовном начале Вы далее выделяете, в качестве ключевого, момент творчества. И это, в определенном смысле, верно. Но столь же верно и то, что творчество без “рефлексии”, творчество безотчетное – это творчество более низкого порядка, чем творчество существенно сознательное, творчество, в котором творец
ясно представляет (“ставит перед своим мысленным взором”) цель и значение своих творческих актов. Об этом, кстати, подробно пишет Л. М. Лопатин (например, в статье “О свободе воли”), отмечая, что “безотчетное” творчество является, по сути дела, чисто физиологической реакцией живого организма на внешние “раздражения” (продукты такой “бессознательной творческой реакции”, по Лопатину, – это цвета, звуки, запахи и т.п.).Не могу не прокомментировать абзац, посвященный “англосаксам” (хотя он явно – шаг в сторону от предмета Ваших размышлений)
. Общее у нас с Вами отношение к собственно английской философии, тем не менее, не дает повода огульно отрицать у злополучных “англосаксов” свою духовную жизнь: и потому, что и сама эта философия не есть какой-то “абсолютный ноль” (скажем, Джон Локк – вовсе не ничтожество уже потому, что Лейбниц посвятил тщательному разбору его взглядов свое основное философское произведение), и потому, что духовная жизнь англичан (да и американцев) находила другие выражения (в художественной литературе, в живописи, в тех же “точных науках”, наконец). Впрочем, и представителей “философии духа”, пусть не первоклассных, но весьма серьезных и интересных, мы здесь тоже без труда находим (Т. Карлейль, Р. Эмерсон и многие др.).Нелишне добавить, что Вы, с моей точки зрения, уж слишком “спиритуализируете” дух (и потому как-то уж очень легко раздаете упреки в материализме)
– дух, который ведь не случайно не остается “в себе и для себя”, но создает телесное как свое воплощение, или символ. Кстати, и Вы сами неожиданно (но по сути закономерно) прибегаете – для передачи своего ощущения духовно полноценного существования – к телесным аналогиям (“дышать полной грудью” и даже “ощущать здоровое состояние мышц ног при ходьбе”…).Но вернемся к главному. Это главное состоит в том, что Вы выражаете следующую мысль: “конкретное и предметное отношение к близкому по духу человеку раскрывает дух, самоотношение личности”. Бесспорен ли этот тезис? Бесспорен, но лишь при одном условии: если Вы четко понимаете, что “самоотношение личности” здесь именно раскрывается для других. Но создается впечатление (и вряд ли ошибочное), что этот тезис незаметно (безотчетно, “нерефлективно”!) переходит у Вас в тезис совсем иного рода. В тезис, характерный вовсе не для Петра Астафьева (которого Вы мимоходом упоминаете), а для западного “персонализма”, согласно которому “мы можем познать свою личность только через отношение к другой личности” (цитирую француза Э. Мунье, весьма почитаемого “персоналиста”, который успешно сочетал свой “персонализм” с симпатией к марксизму – и понятно, почему!). На мой взгляд, здесь и заключена Ваша основная ошибка. Она требует, конечно, куда более развернутого обсуждения, чем то, которое я могу себе позволить в этом отклике. Тем не менее, рискну сформулировать свою точку зрения, пусть по необходимости и
“догматически”.Самосознание как таковое первично к любому осознанному “отношению к другому”, пусть даже и “духовно родному”. Не признав этого, мы неизбежно попадаем в то, что логика называет
“порочным кругом”. Допустим, что “я сознаю себя русским благодаря другим русским” – а они благодаря кому? Уж не мне ли?! Можно вертеться в этом кругу до бесконечности (“Иван кивает на Петра” и т.д.) – или его разорвать, признав: первично я сознаю себя личностью во внутреннем единстве с народностью (то есть с моей собственной национальной природой), независимо от всякого внешнего отношения, так сказать, не глядя в окружающие меня “зеркала” (поскольку узнать себя в “родных по духу” людях я могу только тогда, когда уже обладаю существенно внутренним знанием о себе, когда развил способность видеть себя в “зеркале” своей души). И именно на основе этого личного национального самоопределения я стремлюсь к той духовной среде, где могу наиболее полно раскрыть (или проявить) свой внутренний духовный потенциал. Стремлюсь не просто для уютного “общения с родными по духу людьми”, а для того, чтобы продолжить самосозидание своей духовной личности; самосозидание, начало которому уже положено мною самим, “глубоко внутри” самого себя. И мне уже незачем “доказывать” себе, что я русский – потому что я уже обрел русское самосознание, совершил национальное самоопределение самостоятельно; образно говоря, нашел в себе тот “русский талант”, который нельзя “закапывать в землю”, а надо использовать наиболее плодотворно. Сделать это – и здесь я вполне согласен с Вами – можно наилучшим образом среди других русских людей. Но данное обстоятельство не исключает долга созидать свою духовную личность и в самом неблагоприятном окружении; перефразируя св. Максима Исповедника, можно сказать: “пусть и весь мир станет нерусским, и ты один останешься, – стой твердо, не уступай”.Вот почему я принципиально не могу согласиться с итогом ваших размышлений, выраженным в словах: “Я – русский потому и в том, что особо отношусь к русским людям, и потому и в том, что отношусь к ним особенно, по-русски”. Здесь верно почти все – но это “почти” имеет решающее значение, поскольку относится к словам: “потому…что”! Словам, которые помещают
причину моего русского самосознания, самоопределения и самобытия – вне меня самого. Нет, причина, а еще правильнее, первопричина лежит именно во мне как индивидуальной духовной субстанции, которая, конечно, взаимодействует с другими духовными субстанциями, но не создается ими (даже взятыми в совокупности как нечто “сверхиндивидуальное”). Собственно, в Вашем итоговом положении достаточно изменить синтаксис (но какой важный синтаксис!), чтобы семантика этого положения стала, с моей точки зрения, действительно верной. А именно: “Я – русский, и потому особо отношусь к русским людям, отношусь к ним по-русски”.А если сказать более развернуто и точно: “Я – русский по свидетельству моего личного самосознания, и потому особо отношусь к другим русским людям, отношусь к ним по-русски, как того требует моя собственная русская природа, или народность”. Конечно, так мы не получаем “объективного доказательства своей русскости” (доказательства, к которому Вы, на мой взгляд, “нерефлексивно” стремитесь). Но субъектное и не имеет объектных доказательств (на это ясно указал еще Н. Н. Страхов); оно само служит основой любых доказательств (что и отмечалось П. Е. Астафьевым, Л. М. Лопатиным, В. И. Несмеловым).
Добавлю, что Ваш акцент на
“других” опасно приближает Вас к известной концепции “национальной идентичности”, придуманной именно как эрзац национального самосознания. Суть этой концепции, как я ее понимаю, в том, что можно “стать русским”, вписавшись в некий набор “отношений” к культуре, государству, религии и т.д. А конкретный характер этих “отношений” нам продиктуют известные (и неизвестные) “дяди”. Их диктат и заменит ту единственную “диктатуру”, которой страшатся враги русской (да и любой другой) нации – диктатуру национального самосознания. Диктатуру, которой нам, напротив, нет никаких оснований бояться – ибо национальное самосознание нельзя “вложить” в человека, а можно (и необходимо) в нем пробудить.Подводя итог своему отклику на Ваши размышления в целом, скажу следующее. Именно еврей, более всех других, начинает с “близких”, с “родного коллектива”, с “экологически чистого” гетто – да там и остается, не сознательно и свободно, а как заложник своей “среды обитания”. И именно русский, более всех других, начинает с самого себя, с собственной внутренней жизни, – и потому способен быть свободным человеком в свободном русском мире. И пусть я выражаю в последнем случае более идеал, чем эмпирическую реальность, – но это действительно наш русский идеал, который открывает для каждого из нас возможность сознательного, свободного и творческого созидания русского мира.
Теперь решайте сами, насколько глубоки “наши разногласия”. Допускаю (и очень охотно), что я просто не слишком тщательно вник в Ваши размышления. Но даже если разногласия налицо, то важно понять – это именно наши русские разногласия. И преодолеваются они тем, что каждый открыто и прямо выражает свою точку зрения. К слову сказать, нормальный человеческий мир, а мир духовно близких людей в особенности – не есть мир сплошного согласия; в нем необходимо присутствует и своя мера разногласия. В противном случае это не живой союз личностей (или нация), а скорее “исправно работающий” автомат. Разногласия для того нам и даны, чтобы мы не жили в состоянии “духовной инерции”, а стремились понять друг друга, – сначала, однако, поняв в должной мере самого себя.
Николай Ильин
1 августа 2002 г.
-----------------------------------------------------
Обновлено 04.09.02.
