Возврат к начальной странице сайта.

По прочтении прошу откликнуться в гостевой книге.

Критическое замечание к статье Николая Устрялова “К вопросу о русском империализме”(1916 год).

Николай Устрялов в СССР и России известен сравнительно мало. Принадлежа к ‘сменовеховцам’, он воссоединился с Россией после эмиграции, но не надолго. По-видимому, даже признание им советской власти, востребованное этой властью вначале, не стало достаточным основанием, чтобы считать его вполне благонадежным впоследствии. Однако со времен 90-х годов интерес к нему изменился как со стороны государства, так и русских людей, - что было достаточно для того, чтобы публиковать статьи Николая Устрялова и рассматривать его как идеолога обновленной, иной России, - страны, которая уже не уничтожает, а любит бывшего эмигранта.

Предмет статьи.

Статья представляет собой линейную связную логически цепь мыслей. В первой строке автор адресует ее гражданину России, который считается обязанным ей служить, и направляет ее на выяснение смысла и оправдание мотивов этого служения. Однако содержание завершающего абзаца не отвечает на поставленный вопрос о смысле. А предлагаемое оправдание мотивов, может вызвать у русского человека вопросы и сомнения даже в самой возможности такие смысл и оправдание отыскать. Думаю, следует обратить внимание на логический зигзаг, которым автор ушел от вопрошающего человека к той области, которую теперь в средствах массовой информации называют “public relations”.

Но предметы сомнений, во всяком случае, могут нам прояснить, почему принятый когда-то в СССР Николай Устрялов стал ненавистен государству. Статья предлагает понять по-новому в военных жизненных обстоятельствах идею “Великой России”, памятной по выступлению в Государственной Думе премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина.

Великая Россия – это государство.

Прежде всего, идея “великой России” по названию напоминает то направление мысли европейских стран, которое демонстрирует в творениях германского и, в первую очередь, англосаксонского духа особенное восприятие своих государств. Именно извне России, с европейской подачи, некоторые русские цари и царицы получили сей не ставший популярным среди русских термин величия. Необычно то, что термин противоречиво перекликается с принятым тогда географическим, социальным и государственным понятием Великороссии в его отличии от, например, Малороссии. А ныне утверждение Великороссии = России могло бы стать, между прочим, вполне националистическим лозунгом. Подобным образом националистично было в свое время провозглашать Великобританию (точнее, Англию) в Британской Империи. Следуя словам П.А.Столыпина и отказывая в правильности иному пониманию “Великой России”, автор предлагает именно государство в качестве ее основы, в чем вполне смыкается с европейской мыслью.

Обосновывая свой выбор, он указывает на “необходимость оформляющего единства”, которое “скрепляет … историческую жизнь … народа”. Однако, предлагая оформляющее единство, то есть, “явление” государства, он тут же упоминает о том, что за проявлением должна стоять существенная “духовная монада”. Осознавая, что государство в народной жизни было не всегда, Николай Устрялов связывает государство с общим понятием культурного возраста, с этапами которого он связывает существование племени, расы, народности, - именуемые им “физиологическими” (- вроде детства?). Государство у него - это единство “более высокого порядка”. А в нации, поскольку она создается государством, он усматривает лишь вторичное явление. Ни об упомянутой выше монаде, ни о том ‘культурно растущем’ живом более в статье нет ни слова, поэтому, чтобы представить предмет обсуждения, т.е., государство, - нужно, хотя бы, охарактеризовать его особенными свойствами. Такими свойствами автор называет “объединяющую силу”, то есть особое умопостигаемое свойство, специфично присущее государству, самой обстановке внутригосударственного бытия, в которой и благодаря которой “чуждые друг другу группы людей сживаются, взаимно сближаются…”. А причиной сближения автор называет “особый фермент, способный удерживать … элементы”. Государство преобразует этнические, расовые и прочие особенности в “некий высший синтез”. Эта идея явно перекликается с историческими концепциями В.С.Соловьева о синтезе, элементом которого выступает человек. Хотя, с другой стороны, ввиду неясного представления о душе “государства”, преобразование людей в государство можно уподобить примеру роста коацерватных капель ныне забытого академика Опарина в биологии.

“Государства – те же организмы, одаренные душой и телом, духовными и физическими качествами”, - пишет автор. Жаль, что он не поясняет, какой физический синтез происходит с людьми в процессе ‘огосударствления’, а в состав государства относит “все достояние культуры, накопленное веками творчества”, что составляет, видимо, ‘душу’ государства в понимании термина “накопление”, близком к материалистическому. Хотя душу материализм не признает.

Однако в русской культуре существовало и негативное отношение к государству, например, у Льва Толстого. Поэтому в понимании государства как суммы русской (а какой же еще?) культуры и племен, рас, этносов возникает нестыковка. Преодолевая ее, автор рассматривает антигосударственные идеи Толстого и славянофилов как “нежизненные”. Не аргументом, а, скорее, противовесом таким неверным идеям у него служит факт “смелого и мощного государственного строительства”. Можно подумать, что сама значительность созидания в России на протяжении веков в глазах автора служит доказательством жизненности Российского государства. Однако, как известно, например, из Ветхого Завета, великие дела, рвение и старательность могут служить оправданием действий и, тем самым, доказательством их верности в глазах судьбы или Высшей силы. И такой силой автор именует “всемирную историю”. Но, пусть и так, что же собой представляет “всемирная история”?

“Великая Россия” должна побеждать и аннексировать другие государства.

Конкретная культура, которую автор считает душой государства, имеет универсальную ценность. Элементы, из которых государство синтезируются, не исчезают в синтезе, а соприсутствуют вместе с государством. Эти элементы в своей совокупности представляют продукты “конкретного синтеза”, а каждое государство – это плод такого конкретного синтеза. И плод этот у автора, подобно младенцу, непременно заявляет о себе криком – “словом” “на весь мир”.

Открывшееся понимание государств как порожденных из одного универсального целого всемирной историей вызывает вопрос о том, чем же отличаются эти продукты “конкретного синтеза”? Используя не слишком известную мысль Хомякова, относящего всякое великое явление в общественной жизни государства к духовной причине, применительно к межгосударственному внешнеполитическому могуществу, Николай Устрялов делает неожиданный переход. В его понимании великий всемирный Дух должен создавать мощные общественные системы, а, с другой стороны, известные нам стремящиеся к могуществу и влиянию в мире государства – это естественные проявления всемирного духа. Причем, стремления стран и народов автор понимает как стихию и “биологическую” сторону, а завет исторического духа – это духовная сторона. “Сущее и должное здесь совпадают как два аспекта одного и того же явления”! Таким образом, за исключением сторонников нежизненных идей, человечество и все люди как “великое существо” Огюста Конта движутся духовной энергией исторического духа. Предвосхищая естественный вопрос читателя о том, какое отношение к этому духу имеют наши намерения и усилия, автор замечает, что жизнь происходит далеко не по обманчивым планам людей, правительств. Люди, как известно, лишь предполагают… И надо удивиться авторскому оптимизму, поскольку в виду открывающейся для нас обреченности пребывания в постоянной межгосударственной борьбе он находит то утешение, что эта борьба для России, в отличие от небольших государств, есть дело не такое уж невозможное. Видимо автор учитывает здесь, что большая и могущественная страна может непосредственно участвовать в международных войнах в надежде заслужить признание со стороны всемирного духа. Именно в этой активной позиции участника войн состоит для автора империализм – “жизненный и глубоко плодотворный” в идее. Совсем иным видится автору отвергаемый им космополитизм, неугодный, якобы, “мировой историей”.

Очевидное соображение, оставшееся вне поля зрения автора, состоит в том, что заботящийся о мощном проявлении себя дух столь же предполагает могучего победителя в войне, сколь и слабого ничтожного побежденного. Ассимилирующая власть победителя, распространяющаяся на побежденных им, утверждает именно космополитизм, - обратную сторону империализма. И если выбор автора привязан к побеждающей и торжествующей стороне, то за этим стоит, скорее, признание правоты внешней покоряющей силы, в чем бы она ни заключалась. Задачей ума для себя и других жителей России Николай Устрялов считает осознание собственного стремления к войне и победе, которые для него ассоциируются с мощным жизненным, даже биологическим эротическим влечением. Нельзя не удивиться, как автор, оперируя постоянно с явлениями общественной жизни, истории, политики требует найти их в сознании. Только всемирный дух – главное и единственное действующее лицо, - может обнаружить свое влечение к организации войн и империализму, если у него есть сознание. У читателей сознание есть, но они у автора не движутся собственными силами, поэтому осознать присущее чужому духу не в силах. Вспомним, что в учении Баруха Спинозы сознание произвольно по отношению к происходящим событиям. Только в мире детерминизма люди, как и камни, могут находить произвольно, что они чувствуют или не чувствуют, - поскольку и сами ощущения людей предопределены равно неизвестным нам образом, как и все события с вещами.

Путь империализма общепринят. Примем же его и мы…

Империализм, как и надежда попасть в число избранников победы, - это для автора законный жизненный путь. И в качестве обоснования законности перечисляются государства Европы, Азии как ведущие именно империалистическую политику. А Россию Николай Устрялов сравнил с русским богатырем и пожелал, чтобы она не пыталась стать похожей на “чуждого миру монаха”. Что плохого нашел автор в Алеше Поповиче, - непонятно. В утверждении экспансивности империализма сквозит собственная пустота, а не аскетический образ богомольца. Здесь избрано слишком крайнее, почти атеистическое направление мысли. Но поскольку об иных потребностях человеческого духа речи не было, в отвержении житейской стороны Православия можно увидеть, общее стремление автора к самоотвержению.

Пусть будет, что будет.

Но Николай Устрялов понимает, что не так уж просто отмахнуться от христианства двумя предложениями текста. Основательнее было бы обнаружить в самом Священном Писании нечто, отвечающее его империалистическим воззрениям. Понятно, что лучшими здесь должны оказаться строки Ветхого Завета, говорящие о земной юдоли страдания уже с процесса рождения на свет человека. Однако, жить сосланный из Рая должен, хотя тут автор предлагает свое атеистическое понимание жизни, – ради всемирного духа.

Другим возражением против авторского империализма оказывается консервативное направление мысли, предполагающее неизменность международных отношений. Справедливо полагая государства существующими независимо от этих отношений, Николай Устрялов считает нелепым утверждать межгосударственные порядки в условиях жизни и умирания государств. Изменение международного положения автор считает итогом не хода внутренней жизни государств, а жизнью-борьбой всемирного духа. Государства – это те круги на воде, которые образует веселящийся и играющий водою странный универсальный субъект. Только он – деятель, а все остальное – плоды или последствия его дел.

И в этом хаосе ограниченности земного бытия и борьбы насильника с насилуемым им Николай Устрялов обнаруживает смысл – “высшую мудрость”. Подобно суду, оценивающему из чуждых и чужих соображений, мудрость отождествляется с фактами победы одних государств и поражения других. Таким образом, хаос бытия, где победы и поражения выступают из неизвестности безотносительно к субъектам: людям, народам, государствам, - ветхозаветная логика предопределенности и объективности над индивидуальностью и субъектностью, в которой автор выступает в роли пророка, все зовущего воевать и воевать. То ли эта война во благо, то ли – в обличение… “Объективным смыслом” войны Николай Устрялов именует ее исход, который “заранее предрешен”.

Что же неясного осталось в картине полной неизвестности и полной неясности? Только мысли позволительно быть свободной. Вот этой-то последней свободой и распорядится Николай Устрялов, как распоряжаются ею современные “патриотические” и “православные” авторы, пишущие на социально-политические темы. Вспоминая “Чевенгур” А.Платонова и его главного героя, также самоотверженно борющегося в мире, как положено и империалистам, вспоминаешь вдохновлявший его идеальный и, в то же время, уникальный образ устремленности его в борьбе, даже носящий характер Эроса, как у Николая Устрялова. Боевой клич Копенкина: “Роза!”, - сродни навеянному славянофилами, Тютчевым и, к сожалению, Достоевским: “На Царьград!”. И автор пытается в этом кличе выразить свое видение рока. Однако в терминологии автора судьба вынесла России и Николаю Устрялову совсем иной приговор. Пожалуй, понадеявшись на авось, то есть знание будущего России, он ‘авось’ и получил!

 

О метафизическом содержании идей Николая Устрялова.

Для человека незнакомого с философскими традициями, школами, идеями это произведение, осмысляющее человека, его судьбу, жизненный путь, может казаться ярким или блеклым, неожиданным или до зевоты очевидным и привычным. Но в любом случае - это стихия, - представляйся оно бурей или болотным мертвенным покоем. Если же мысль читателя не только двигалась от одного авторского исходного тезиса, ситуации, вопроса к последующим, но при своем движении сопоставляла авторское видение мира, его точки зрения, порой, противоположные по духу иным известным и возможным, тогда в образующемся многообразии, палитре смысла у читателя возникает ощущение свободного направленного движения авторского духа. Читатель наблюдает за автором как за героем повести, романа. Он, как путник, среди всех возможных предметов, встречающихся на пути, выбирает близкие себе, отбрасывает чуждые и ненужные. Логика последовательного повествования неумолимо требует от автора связать логически в своем движении нечто исходное, предположенное истинным, с результатом размышлений, выводом. Однако подлинным итогом повествования, как и других его повествований, станет собранный букет близких, дорогих автору идей и понятий, которые, подобно цветам, которые собраны цветам из всех, произрастающих на лугу, чтобы сложить букет. И этот букет идей, эти избранные ‘цветы’ в действительности есть сам собиравший, даже если он себя таким не осознает.

Подобно наивному дитя, собирающему свой букет с неподдельной непосредственностью и радостью, собиратель идей, лишь поразмыслив, обнаруживает у себя не пестрые и привлекательные предметы, а в итоге у него складывается то единое целое, то единство, которое есть он – субъект сам по себе. Оно в той степени действительно есть единство , насколько едино его самосознание. Не присущее ему, лежащее вовне сознания останется на страницах лишь смутным следом и именем. Трогающее и переживаемое из собственного внутреннего мира, пусть и оцененное впоследствии строго как, например, негативное, - окажется избранным, выделенным той печатью чувства, которое сопровождает любое определенное движение духа, делая его внутренне очевидным, абсолютно ясным. Здесь не важен знак эмоциональной окраски, начетническое взвешивание на весах рассудка всего того значения, которое разум автора, повинуясь неким мотивам, притягивает, прилепляет к рассматриваемому содержанию души позднее. Хорошее и плохое, приятное и мерзкое, - все притягательное не ускользнет в безвестность, ибо оно, очевидно, есть внутри.

Мир Николая Устрялова, вполне националистически желающего своей родине силы и могущества, состоит в совокупности хаотических и по сути непознаваемых для разума человека явлений. Оно воплощает в себе лишь один подлинный смысл –всемирную историю как предопределенный итог всех событий. На языке детерминизма невозможно не только выразить очевидный националистический дух автора, но и даже вскрыть для себя причину выбора “империалистической позиции”. Позитивистский дух начала 20-го века ослепил ум, заставил считать подобным то, где уже не видел сам, а лишь догадывался. Те духовные силы человека, которые проявляются в его способности подчиняться власти, организовываться в государство, автор отнес к ‘физиологическому’ естественному порядку вещей. Бессмысленность провозглашаемых целей для человека Н.Устрялов пытается спасти произволением высшего разума, понять который даже не пытается. Такая философия не может выражать себя и дух, эта система взглядов сама нуждается в подпорках, в деятеле, который ее будет подтверждать. Ни государство, ни за нация, ни племя, ни человек не скрывают в себе ничего, кроме этапа линейного хода истории. Исторический смысл бытия русского человека попутно оказывается производным, копией и подражанием немцу, французу, японцу.

Николай Устрялов так и не осознал, что он - русский человек!

Конец “смены вех”.

Но от бдительного ока большевиков этот факт, конечно, не утаился. Расстрелян Николай Устрялов был как русский человек. Многих тогда убивали по неизвестной им причине. Эта – самая обычная из причин тогда. Никто не утверждал, что наших русских современников не убивают и не будут убивать на тех же основаниях. Но давайте сможем осознать эту причину.

Ныне государство демонстрирует изменение отношения к Николаю Устрялову. Но такой этап был и при его жизни, когда он, полный надежд, вернулся в Россию. Но это уже была не его Россия. Пусть и нас не обманывает показное согласие и свобода.

Осознать себя русским и сделать Россию своей: вот смысловой Рубикон, который, пусть, не сама статья “К вопросу о русском империализме”, но еще и трагическая судьба ее автора помогают нам преодолеть.

Русский Дух.

Обновлено 06.11.01.